Стивен Прессфилд - Врата огня

У спартанцев, как я уже отмечал, имелась категория молодых воинов, класс «сводных братьев», называемый мофаксами . Бастардов вроде Петуха и даже законнорож­денных сыновей Равных, по несчастью или по бедности лишившихся гражданства, могли, если сочтут достойны­ми, выдернуть из их стесненных обстоятельств и повысить до этого статуса.

Такую честь предложили Петуху.

Он отказался.

Его доводом было то, что ему уже пятнадцать лет. Для него эта честь запоздала. Он предпочитает и дальше слу­жить оруженосцем.

Этот отказ от великодушного предложения разгневал Равных из сисситии Олимпия и вызвал негодование во всем городе – негодование, какое только может вызвать дело илота. Делались даже заявления, что этот неблаго­дарный своевольник давно известен своими мятежными настроениями. Он принадлежит к нередкому среди рабов типу гордецов и упрямцев. Считает себя мессенийцем. Его надо или уничтожить вместе со всей его семьей, или зато­птать за несомненную измену спартанскому делу.

В тот раз Петух избежал смерти от рук криптеи в боль­шей степени благодаря своей молодости и заступниче­ству Олимпия, который наедине поговорил с Равными. Дело притихло, однако через какое-то время разгорелось вновь. В последующих походах Петух снова и снова оказывался самым смелым и отважным из всех молодых оруженосцев, превзойдя в войске всех, кроме Самоубийцы, Циклопа, глав­ного претендента на олимпийскую победу в пентатлоне Пафея и оруженосца Полиника – Аканфа.

И вот персы стояли на пороге Греции. Теперь отбирали трехсот для посылки к Фермопилам. Самым заметным среди них был Олимпий с оруженосцем Петухом за спи­ной. Можно ли доверять этому склонному к измене юнцу? С клинком в руке да еще на пядь шире полемарха в пле­чах?

В этот отчаянный час Спарта меньше всего нуждалась в домашних неприятностях с илотами. Город бы не вынес бунта, даже неудачного. Двадцатилетний Петух к тому времени приобрел популярность среди мессенийских рабочих, земледельцев и виноградарей. Для них он был геро­ем – юноша, который мог воспользоваться своим мужест­вом в бою как пропуском на свободу. Он мог бы носить спартанский алый плащ и распоряжаться своими низко­родными братьями, но оказался выше этого. Он называл себя мессенийцем, чего не забывали его товарищи. Кто знает, сколько из них хотели бы подражать ему? Сколько жизнен­но необходимых городу ремесленников и подмастерий, оружейников и носильщиков, оруженосцев и доставщиков провизии? Говорят, что нет худа без добра и в любом не­счастье кто-то найдет свою выгоду, но для илотов персид­ское нашествие могло оказаться самым лучшим вариан­том. Ведь для них оно означало бы освобождение. Сохранят ли они верность? Как ворота могучей крепости, поворачи­вающиеся на одной закаленной петле, чувства многих мессенийцев сфокусировались на Петухе в готовности воспри­нять его сигнал.

Стояла ночь накануне объявления списка Трехсот. Пету­ха вызвали предстать на сисситии Беллерофона, где стар­шим был Олимпий. Там, официально и доброжелательно, ему еще раз предложили честь надеть спартанский алый плащ.

И снова он пренебрег предложением.

В тот час я специально слонялся перед трапезной Белле­рофона, чтобы увидеть, как обернется дело. Не требовалось большого воображения, чтобы по донесшемуся изнутри гулу негодования и скорому молчаливому уходу Петуха понять всю серьезность создавшейся ситуации и ее опасность. По­ручение хозяина задержало меня почти на час, но в конце концов мне удалось вырваться.

Рядом с Малым кругом, где стоит будка участников соревнований, есть роща с пересохшим ручьем, разделяю­щимся на три рукава. Там Петух, я и другие юноши обычно встречались и даже приводили девушек. Если тебя обнару­жат, можно легко шмыгнуть в темноту по одному из трех русел. Я знал, что найду Петуха там,– и нашел. К моему удивлению, с ним был Александр. Они спорили. Через несколько мгновений я понял, что это спор между предла­гающим дружбу и тем, кто ее отвергает. Поразительно: Александр искал дружбы Петуха. Если бы его застали тут сразу после посвящения в воины, у него были бы сокруши­тельные неприятности. Когда я несся в тени пересохшего ручья, Александр упрекал Петуха и называл дураком.

– Теперь тебя убьют, как ты не понимаешь?

– Плевать! Плевал я на них на всех.

– Прекратите! – Выскочив из темноты, я встал между ними. Я повторил то, что все мы трое и так знали: что популярность Петуха среди простого люда не позволяет ему действовать самостоятельно, что он должен учитывать последствия для своей жены, сына и дочери, своей семьи. А теперь он погубил себя и их вместе с собой. Криптея прикончит его этой же ночью, и Полиник будет этому очень рад.