Колин Маккалоу - Антоний и Клеопатра

— Тогда чего ты надеешься добиться здесь, Ирод?

— Всего, если мне разрешат сделать то, что должно быть сделано. Евреям нужна твердая рука — спроси любого римского губернатора Сирии с тех пор, как Помпей Великий сделал Сирию провинцией. Я намерен быть царем евреев, нравится им это или нет. И я смогу сделать это, если женюсь на хасмонейской принцессе, прямом потомке Иуды Маккавея. Наши дети будут евреями, а я намерен иметь много детей.

— Значит, ты здесь, чтобы защищать себя? — спросил Деллий.

— Да. Делегация синедриона потребует, чтобы меня и всех членов моей семьи выслали под страхом смерти. Сами они не могут это сделать без разрешения Рима.

— Да, трудная задача, если принять во внимание поддержку Кассия! — весело воскликнул Деллий. — Антонию надо будет выбирать между двумя фракциями, которые поддерживали не того человека.

— Но мой отец поддерживал Юлия Цезаря, — возразил Ирод. — Мне только надо убедить Марка Антония, что, если мне разрешат жить в Иудее, я всегда буду на стороне Рима. Он был в Сирии несколько лет назад, когда Габиний был ее губернатором, так что он знает, какой беспокойный народ евреи. Но вспомнит ли он, что мой отец помогал Цезарю?

— Хм, — промычал Деллий, щурясь на радугу водяных брызг, бьющих изо рта дельфина. — Почему Марк Антоний должен помнить об этом, если совсем недавно ты был человеком Кассия? Догадываюсь, как и твой отец до своей смерти.

— Я неплохой адвокат и смогу защитить себя.

— При условии, что тебе дадут шанс.

Деллий поднялся, тепло пожал руку Ирода.

— Желаю тебе успеха, Ирод из Иудеи. Если я сумею помочь тебе, то помогу.

— Я буду очень благодарен тебе.

— Ерунда! — засмеялся Деллий, уходя. — Нет у тебя таких денег.

Марк Антоний был на удивление трезв с тех пор, как отправился на Восток, однако шестьдесят человек в его окружении ожидали, что Никомедия увидит сибарита Антония. По этой же причине, узнав о его появлении по соседству, из Византия поспешила труппа музыкантов и танцоров, поскольку от Испании до Вавилонии каждый член общества поклонников Диониса знал имя Марка Антония. К всеобщему изумлению, Антоний отпустил музыкантов, дав им золото, и продолжал оставаться трезвым, хотя и с тоскливым выражением на красивом, но временами отталкивающем лице.

— Ничего не поделаешь, Попликола, — вздохнув, сказал он своему лучшему другу. — Ты видел, сколько монархов стояло вдоль дороги, когда мы въезжали? Сколько их устремилось в залы, как только распорядитель открыл двери? Все они здесь, чтобы пойти маршем на Рим — и на меня. Но я не позволю этому случиться. Я выбрал Восток не как судебный пристав, намеренный реквизировать все богатства, коими Восток обладает в таком изобилии. Поэтому я буду сидеть и судить от имени Рима с ясной головой и со спокойным желудком. Луций, ты помнишь, как возмутился Цицерон, когда меня вырвало прямо на твою тогу на ростре? — засмеялся Антоний. — Сначала дело, Антоний, дело! — обратился он к себе самому. — Они провозгласили меня новым Дионисом, но они скоро увидят, что на это время я — суровый старый Сатурн. — В коричнево-рыжих глазах, слишком маленьких и близко посаженных, чтобы понравиться портретисту, блеснул озорной огонек. — Новый Дионис! Бог войны и удовольствий. Должен сказать, мне нравится это сравнение. Лучшее, что они сделали для Цезаря, — провозгласили его просто богом.

Зная Антония еще с детства, Попликола не сказал, что просто бог выше бога, посвященного тому или иному. Его главной заботой было следить за Марком, чтобы он не утрачивал дееспособности, поэтому он с облегчением выслушал речь Антония. Таков был Антоний. Он мог вдруг прервать попойки, иногда длившиеся месяцами, особенно когда на первый план выступало его чувство самосохранения. Точно так, как это произошло сейчас. И Антоний был прав. Нашествие монархов означало неприятности и тяжелую работу, поэтому ему надо было узнать их всех и решить, какие правители сохранят свои троны, а какие — потеряют. Другими словами, какие правители лучше для Рима.

Учитывая все это, у Деллия появилась слабая надежда, что в Никомедии он достигнет своей цели и станет ближе к Антонию. В дело вмешалась Фортуна, начиная с приказа Антония, что обед будет не в середине дня, а позже. И когда взгляд Антония скользил по шестидесяти римлянам, входившим в столовую, по непонятной причине он остановился на Квинте Деллии. Было в нем что-то, что нравилось великому человеку, хотя он не мог сказать, что именно. Может быть, Квинт Деллий обладал свойством успокаивать, которое он, как бальзам, наносил толстым слоем на самые неприятные темы.