А. Шеллер-Михайлов - Дворец и монастырь

Страсть к этим церемониям, торжественным выходам и выездам у великокняжеского двора была чисто азиатская, да притом и великая княгиня Елена Васильевна любила представительность и пышность, и во всех этих приемах послов, торжественных выходах в церковь, пышных поездках на богомолья принимал деятельное участие малолетний великий князь, от имени которого уже писались и разные грамоты, как от имени взрослого. "Се яз князь Великий Иван Васильевич всея Руси пожаловал есми", значилось в этих грамотах, точно и в самом деле этот ребенок уже управлял вполне самостоятельно делами политики и мог давать разные льготы и преимущества монастырям.

В сущности же именно этот вопрос – вопрос, кто должен править, являлся в это время главным яблоком раздора и из-за него боролись все во дворце, нисколько не думая о настоящем правителе-ребенке. В боярской думе ворочали делами князь Михаил Львович Глинский и Шигона-Поджогин, косились на них князья Шуйские и Вельские, а в это время в постельных палатах великой княгини созревала иная сила, при помощи происков и ухищрений боярыни Челядниной, главной пособницы князя Овчины и Елены. Князь был постоянным посетителем задней жилой половины великокняжеского дворца, своим человеком и в глазах правительницы, и в глазах маленького государя, любившего его горячо.

– Крепкая рука нужна, государыня, да рукавицы ежовые, – говорил великой княгине князь Иван Федорович Овчина-Телепнев-Оболенский, беседуя с нею с глазу на глаз в ее хоромах, – чтобы осадить бояр да князей.

– Ах, ты все о том же и о том же, – с усмешкой заметила она. – Только у тебя и есть на уме, что дела!

– И ты, государыня! – добавил он, глядя на нее страстными глазами.

Она потупилась, застыдившись, и с улыбкой проговорила:

– Что ж, у тебя, кажись, рука не без силы, а ежовые рукавицы ты всегда сумеешь надеть. Ты ведь умеешь забирать людей в руки.

– Пока мне князь Михайло Львович да Шигона-Поджогин шеи не свернут, – с насмешкой заметил князь Овчина.

Она нахмурила тонкие темные брови при упоминании этих имен. Давно эти люди начинали ее раздражать своим властолюбием.

– Да, много они власти забрали. В думе среди бояр они и вершат все дела, – проговорила она и, немного стесняясь, прибавила: – А хуже того, что князь дядя меня за малолетку считает да учить хочет. Я, кажется, не на помочах хожу…

Князь Иван насторожился и с любопытством спросил:

– Учить? Уж не насчет ли меня? Она утвердительно кивнула головой.

– Разве он что знает? – не без некоторой тревог спросил князь Овчина. – Заприметил что?

– Нет, покуда кругом да около ходит. А все же шило разве утаишь в мешке? Тоже люди добрые наплести всего готовы…

Князь Овчина неожиданно поднялся с места.

– А если и доподлинно узнает – пусть! – резко и почти с угрозой сказал он. – Ему же хуже будет.

– Да ты не тревожься! – успокоила она ласково и взяла его за рукав. – Ишь ты какой. Сядь! Придешь на часок, толкуешь все о делах да о делах…

– А ты, государыня, о чем толковать хочешь? – с луковой усмешкой спросил он, заглядывая в ее плутоватые глаза. – Тебе только приказать стоит, а я твой холоп.

Она посмотрела на него любовным взглядом.

– Холоп! Поди, не справиться бы, если бы такими холопами управлять пришлось.

– А ты попробуй!

И, переменяя тон, он страстно проговорил:

– Лебедушка ты моя ненаглядная! Радость ты моя!

Он порывисто обнял ее и прижал с силой к своей молодецкой груди.

– А уж и измаяла же ты меня за эти дни долгие, за эти недели бесконечные, когда ты от слез глаз не осушала. Думал, и не переживу этих дней проклятых…

– Ничего, не помер, – шутливо сказала она и серьезно прибавила: – Скоро ты очень, Ваня, напролом идешь. Вот и теперь болтать стали, а тогда – да тогда и головы нам не сносить бы, если бы в те поры что заприметили… Он опять вспылил:

– Они не сносят головы, те, у кого уши длинные да глаза не в меру зорки…

– Ну, полно, полно! У тебя чуть что – как огонь вспыхнешь…

Она склонилась к нему на грудь головой, счастливая его любовью.

– А насчет дяди-князя, – вспомнила она опять о князе Михаиле Глинском, – так я его не боюсь и учить себя не позволю. У меня мать есть, да и та не учит, слова про тебя не скажет, братья тоже, так что мне он…

– А ну их, учителей-то этих да наставников! – молодецки проговорил князь Овчина. – И свое возьмем, и с ними управимся…

И опять он обнял ее, шепча ей:

– И где ты такая родилась? Где привораживать научилась?