А. Шеллер-Михайлов - Дворец и монастырь

Послышались шаги.

Князь Иван пришел как раз в назначенное время и по суетливости, по особенной ласковости сестры угадал сразу, в чем дело, и нахмурился. Поздоровавшись с нею и сев на лавку к столу, он коротко спросил:

– Что государыня?

– Разнемоглась совсем, недужится ей, започивала голубушка, – торопливо промолвила боярыня сладким и певучим голосом.

– Вот как! С горя, должно быть, великого, – насмешливо сказал он и стал барабанить пальцами по столу, как обыкновенно делывал это в минуты досады. – Как бы от нее все слуги верные не разбежались, от недуга-то ее.

Он мрачно нахмурил брови и смолк в раздумьи. Сестра, перепуганная его намеком, с смиренным видом подсела к нему и начала медовым, вкрадчивым тоном:

– Ваня, ты послушай меня, голубчик ты мой родной. Не круто ли ты оглобли-то повернуть хочешь? Тише-то вернее. Скоро не спорю. Верь ты моему слову…

Он засмеялся тихим злым смехом.

– Ты что поешь-то? С кем говоришь? – проговорил он, с явной насмешкой глядя на нее. – Я вашу сестру не знаю, что ли? Вас с наскоку да с набегу только и можно оседлать. Станешь к вам подходить с опаскою да с оглядкою – высмеете вы же да в дурацкий колпак нарядите. Ходи, мол, гуляй в нем, добрый молодец, по городу на потеху людям, а нам бабья в мужицком кафтане не надобно…

Боярыня вздохнула.

– Что говорить, правда! – согласилась она. – Любим мы, бабы, того, кто над нами верх берет…

Князь Иван презрительно усмехнулся.

– Ну, да об этом нечего толковать теперь, – решительным тоном сказал он, тряхнув головой. – Нездорова государыня – что ж делать, подождем, пока лихая болезнь соскочит. Авось не помрем с горя… А ты вот что скажи. Была ты тут, когда бояре да князья приходили?

– Была, была, как не быть, – торопливо заговорила боярыня Челяднина, обрадовавшись, что все кончилось, по-видимому, благополучно. – Князь-то Юрий каков, да и князь Андрей тоже…

Брат нетерпеливо перебил ее:

– Все люди как люди, только у одного выгорит, у другого нет. Дело не в том, а ты скажи, как было все, что государыня говорила.

Челяднина, пододвинувшись к брату, заторопилась рассказывать, что она видела, что подглядела, что подслушала. По мере того, как она рассказывала, лицо ее брата принимало странное выражение. Оно смотрело и угрюмо, и насмешливо.

– Так! Опять схитрила, опять прикинулась! – наконец промолвил он резко. – Думает, что так хитростью да притворством из всякого дела сух выйдешь. "Делайте как знаете", – передразнил он голос великой княгини. – А как бы бояре-то пальцем князя Юрия не тронули бы, а отпустили бы в Дмитров, ступай, мол, голубчик, на все четыре стороны, тогда что бы она заговорила?

– Что ж, Ваня, наше дело такое, бабье, слабое, по воле хитришь, – вступилась за великую княгиню Челяднина.

– Нет, у нее уж нрав такой, на Литве, видно, привыкла личину носить;- сказал он, перебивая сестру, – где женской слабостью прикроется, где заголосит вовремя, где слезами сердце разжалобит…

Он поднялся с места.

– Удали нашей нет, на пролом идти не умеет… Ох, кабы она, как я…

Он удало махнул рукою.

– Ну, да чего нет, того и не спрашивай. Слава Богу, что нынче все благополучно закончилось. За нее весь день промаялся. Ну, да кончено, так и толковать нечего. А там дальше увидим, что делать надо, как поступать. Впереди-то еще не на одну рогатину натыкаться придется.

Он простился с сестрой и пошел, гордый, решительный, смелый. Она, любовно смотря на него, понимала, что в такого молодца каждая может влюбиться. Она пошла провожать его и, что-то вспомнив, спросила:

– А что ж я и не спрошу, глупая, что жена твоя, в добром ли здравье?

Он усмехнулся и ответил небрежно:

– Что им делается, нашим-то женам! Здорова!

– И Федюша ваш здоров?

– Здоров!

О своей молодой жене и первенце-сыне князь Овчина говорил неохотно, как о лицах, о которых ему не хотелось бы и вспоминать. Его мысль была поглощена теперь одною женщиной – великой княгиней Еленой Васильевной. Ради нее он был готов на всякие безумства, на всякие преступления, на самую смерть. Все в ней обольщало его – ее красота, ее горячность, ее легкомыслие, и даже то хорошо известное на Литве женское уменье хитрить и лукавить, которое он так порицал в разговоре с сестрой. Оно дразнило и возбуждало его.

Аресты родного дяди малолетнего великого князя и именитого боярина князя Андрея Ивановича Шуйского произвели известное впечатление среди московского населения. Московские торговые люди и чернь не походили еще в то время на новгородских людей, давно привыкнувших интересоваться общественными делами и принимать в них участие. В царствование Ивана Васильевича III и Василия Ивановича москвичи жили своею замкнутою жизнью и более или менее безучастно смотрели на распоряжения и действия правительства. Теперь же, когда на престоле был малолетний великий князь, правление находилось в руках молодой женщины и бояр, когда все не без тревоги смотрели на неизвестное будущее – неожиданное событие, происшедшее через неделю после смерти великого князя и не обещавшее ничего доброго впереди, вывело людей из их обычного равнодушия и заставило судить об этом деле вкривь и вкось. На торговых площадях и в местах сборищ гулящих людей только и говорили, что о нем.