Владимир Шатов - Между жизнью и смертью

- Схватит такая уродина за ногу, - размышлял он по глупому малолетству. - Утянет на самое дно и не станет больше казака!

Бессонными ночами ясно виделись ему родной Дон и ровные, бескрайние поля, усеянные надменными скифскими курганами. Вспоминал он, как ходил в ночное, пасти хуторных лошадей, как боролись на поясах с соседскими ребятами, подражая знаменитым цирковым атлетам.

- Михайло – подлец! - в этом месте на Коршуна всегда накатывала злость.

Было их трое, закадычных и весёлых друзей. Он, Гришка Мелехов и Мишка Кошевой. При всплытии имени последнего Коршун всегда сжимал кулаки.

- Подожди у меня! – мысленно грозил он товарищу детских забав. - Я тя непременно встречу, друг мой ситцевый, отыграюсь, будь спокоен...

За прошедшие десятилетия он не смог простить Михаилу спалённый родной курень и убитого деда Гришаку. Он не понимал и не признавался себе, что злость его основывалась даже не на этом факте, мало ли сменил после того домов? Нет! Злился Коршунов на всю Советскую власть, отнявшую у него такой знакомый, уютный мир.

- Коммуняки проклятые! – ерепенился он. - Продали поганцы православный Дон и Мишка в числе первых.

Потому понятная с детства перспектива жизни вдруг превратилась в нагромождение нелепых случайностей, кровавых расправ и постоянного страха.

- Отца, Мирона Григорьевича расстреляли ироды. – Накручивал он себя. - Царство небесное покойнику, какой работящий казак был!

Старший Коршунов действительно в слепой жажде богатства не жалел ни себя, ни жену, ни детей. Наёмные работники умывались у него кровавыми слезами, а ведь ничего из нажитого ему в старости не пригодилось…

- Не хочу горбатиться. - С юности не лежала душа Митьки к такой жизни, с пелёнок нахлебался досыта.

Ему всегда хотелось жить вольно, беззаботно, не обременяя себя хозяйством и ни в чём себе не отказывая. Поэтому нравилось Коршунову воевать, поэтому подался он после войны в разбойники.

- Негоже мне после семи лет войны землю пахать. – Рассуждал Митька, молодой годами, но старый душой. - Возвращаться домой нельзя, слишком наследил там…Да и не к кому!

После отступления в составе Добровольческой армии на Кубань, он на корабле союзников переправился в Севастополь. Оставаться на милость победивших «красных» не захотел, всё-таки карательный отряд не строевая часть.

- Энто Гришке Мелехову возможно к ним переметнуться! – подумал он, увидав старинного друга на брошенном пирсе Новороссийского порта. - Он завсегда с «краснотою» был…

У барона Врангеля Коршунов продолжил служить по призванию, плёткой, шомполами и петлёй приводя в подчинение неразумное местное население. Вседозволенность нравилась ему, он казался себе всемогущим. У казнённых людей легко забирать имущество, мёртвые не сопротивляются, а совесть его не мучила. В ноябре двадцатого года с лёгкой жизнью пришлось расстаться.

- Даже Перекоп их не удержал, – возмущался Коршунов, пакуя награбленное золото. - Куда зараз податься?

Выбор оказался небольшим. Большинство разбитой армии «белых» на кораблях пугливых союзников переправилось в Константинополь, Митька остался.

- Не хватало нам ищо у басурман жить! – уговаривал он закадычного дружка Ваську Дружилина. - Давай рванём в Москву, там затеряемся…

Он заранее выправил документы уволенного со службы красноармейца и окольными путями добрался до первопрестольной. Встретившись в условленном месте с Василием, он предложил сделать налёт на не успевших смотаться за границу купцов. Потом в ход пошли «нэпманы», работы современным разбойникам хватало…

- Минутные богачи в милицию заявлять не будут, сами боятся. - Милиция им села на хвост только когда они грабанули кассира завода «Серп и молот».

Государство свои денежки оберегало тщательно и через неделю Ваську застрелили на «хате» по наводке местных стукачей. Митька спасся чудом и впредь решил с органами правопорядка в «орлянку» не играть.

- Пора прислоняться к блатному берегу! – благоразумно решил Коршунов. - В одиночку не выжить.

Так бывший потомственный казак стал отпетым уголовником. Криминальная карьера Митьки, однако, тоже не задалась. Для воров в законе он был «мокрушником», убийцей, ведь работал не чисто, с кровью. Использовали его в основном на «делах» связанных с насилием, но на красивую жизнь хватало…

- Где жить мне всё равно. - Пару раз Коршун попадал на «нары», а в середине тридцатых «причалился» основательно.

Даже грабя навороченных советских граждан, он неожиданно для себя оказался в исправительно-трудовой колонии с приличным сроком. Блатные товарищи приняли его как родного и для Коршуна потекли не очень голодные, но серые и холодные годы лагерной жизни. Теперь его постоянно сопровождал тупой, беспрерывный мат. Раздражало окружение озлобленных, погибающих людей, готовых не то что за ломоть хлеба, а за одобрительную ухмылку любого начальника продать, предать, унизить любого и каждого. Естественно и себя в придачу.