Виктор Ротов - Заговор в золотой преисподней, или руководство к Действию (Историко-аналитический роман-документ)

Совершенно определенно можно сказать, что царю не понравился такой оборот дела. А может, он сделал вид, что ему не нравится. Но что не понравилось это императрице Александре Федоровне — совершенно точно. А что не нравится ей, не может нравиться Государю. Судьба Коковцева на посту Премьера, можно сказать, была предрешена. Как и судьба министра внутренних дел Макарова. Но у того будет еще одна «заслуга» перед царем. Об этом ниже.

Начинали сбываться пророческие слова Валерия Николаевича Мамонтова — зятя Коковцева: «Эх, генерал (так всегда он обращался к тесно), не удержишься ты на своей власти при твоей чистоплотности, не такое теперь время». И: «Он, конечно, негодяй (Распутин. — В. Р.), но хуже его те, которые пресмыкаются перед ним и пользуются им для своих личных выгод. Вот ты поступаешь хорошо, что не заигрываешь с ним, но зато это тебе невыгодно. Не поклонишься ему, тебе, вероятно, несдобровать».

Сам же он (Мамонтов) не раз отклонял предложения Распутина повысить его. Почему? «Я — другое дело, я не для высоких постов, да и не стоит их занимать, все равно долго не удержишься».

А Коковцев написал об этом: «Все резко изменилось разом после посещения меня Распутиным 15–го февраля и доклада моего государю. С этого дня следует считать мое удаление неизбежным. Государь оставался еще целые два года прежним, милостивым ко мне. Императрица же изменила свое отношение, можно сказать, с первого дня после того, что я доложил государю о посещении меня Распутным. Вопрос с письмами, распространяемыми Гучковым, инцидент с передачей этих писем Макаровым государю, поручение рассмотреть дело прежнего времени о Распутине, возложенное на Родзянко, и многое другое, — все это были лишь дополнительные подробности, но главное сводилось, бесспорно, к шуму, поднятому печатью и думскими пересудами около имени Распутина, и в этом отношении визит последнего ко мне 15–го февраля и мое отрицательное отношение к посещениям «старцем» дворца сыграли решающую роль».

«Императрица была глубоко оскорблена тем шумом, который подняла Дума и печать кругом Распутина и его кажущейся близости ко двору».

«Нужно было искать способов прекратить это покушение и найти тех, кто допустил его развиваться до неслыханных размеров. Считаться с Гучковым не стоит. Он давно зачислен в разряд врагов царской власти. Макаров — слаб и, как человек, способный мыслить только с точки зрения буквы писаного закона, должен быть просто удален».

И далее Коковцев как бы конструирует рассуждения императрицы на его счет:

«Но виноват более всех, конечно, председатель Совета министров. Еще не так давно казалось, что он — человек, преданный государю, что угодничество перед Думой и общественными кругами ему не свойственно, а на самом деле он оказывается таким же, как все, — способным прислушиваться к россказням и молчаливо, в бездействии, относиться к ним. Вместо того, чтобы использовать дарованное ему государем влияние на дела и на самое Думу, он заявляет только, что не в силах положить конец оскорбительному безобразию, и ограничивается тем, что ссылается на то, что у него нет закона, на который он мог бы опереться. Вместо того, чтобы просто приказать хотя бы именем государя, и тогда его могут послушаться, — он только развивает теорию о том, что при существующих условиях нельзя получить в руки способов укрощения печати. Вместо того, чтобы прямо сказать председателю Думы Родзянко, что государь ожидает от него прекращения этого безобразия, он ничего не делает и все ждет, когда оно само собой утихнет.

Такой председатель не может более оставаться на месте; он более не царский ’ слуга, а слуга всех, кому только угодно выдумывать небылицы на царскую власть и вмешиваться в домашнюю жизнь царской семьи».

«Таков был ход мышления императрицы, — пишет далее Коковцев, — как я его понимаю, и каким он должен был быть по свойствам ее природы».

И далее следует потрясающее признание Коковцева, свидетельствующее о безусловной и абсолютной честности и порядочности этого человека: «Я слышал даже прямое обвинение меня в том, что я не умел оперировать теми способами, которые были в руках моих, как министра финансов. В этом отношении я оказался, действительно, крайне неумелым». '

Это поразительное признание на фоне циничных откровений Арона Симановича. И если к нему прибавить тот факт, что Государь «терпел» Коковцева еще целых два года после его доклада о посещении его Распутиным, то это уводит в такие глубины размышлений, что сердце заходится. Можно представить себе, какой сумасшедший натиск выдержал Николай II со стороны взбесившейся императрицы, если она не то что Председателя Совета Министров не ставила ни в грош, а собственную мать мужа, когда вопрос касался чудотворца Григория Распутина. И царь терпел и держал Коковцева еще целых два года! Отсюда следует бесспорный вывод, что Государь высоко ценил своего Премьера. И одна из причин, по которой он высоко ставил Премьера, была его честность и порядочность. Так что не зря Коковцев как бы вскользь замечает: «…у меня не осталось ни малейшей горечи к моему государю ни при его жизни, ни, тем более, после его кончины». И: «…императрица была бесспорно главным лицом, отношение которого ко мне определило и решило мое удаление».