Виктор Ротов - Заговор в золотой преисподней, или руководство к Действию (Историко-аналитический роман-документ)

действовать через сослуживцев, которые хорошо с ним знакомы. Он, конечно, лгал. Саблер — есть Саблер. Порешили на том, что надо уговорить Распутина покинуть Петербург, если он хоть каплю озабочен покоем и честью Государя и его семьи.

Было решено также подключить к делу графа Фредерикса — министра двора Его Величества. Эту миссию — встречу и переговоры с Фредериксом — Коковцев взял на себя. Несмотря на полночь, они и отправились к нему. Тот отнесся к предложению с пониманием и взялся поговорить с Государем относительно идеи выезда Распутина из столицы. Но его разговор с Государем окончился полным провалом. Царь сказал ему в сильном раздражении:

— Сегодня требуют выезда Распутина, а завтра не понравится кто‑либо другой и потребуют, чтобы и он уехал?..

Граф Фредерикс просил Коковцева не отчаиваться, а продолжать убеждать Государя. Решено было, что в ближайшее время при докладе Государю сначала Макаров скажет об этом, затем он, Коковцев, поговорит при докладе, а сам граф Фредерикс переговорит лично с государыней.

Далее события разворачивались с нарастающим напряжением.

Как только Макаров заикнулся о выезде Распутина, Государь прервал его:

— Мне нужно обдумать хорошенько эту отвратительную сплетню и мы переговорим подробно при вашем следующем докладе, но я все‑таки не понимаю, каким образом нет возможности положить конец этой грязи.

На следующий день в пятницу, день обычного доклада Государю, Коковцев тоже затронул эту тему. Государь выслушал его молча, не прерывая, глядя по своему обыкновению в окно. Но уже в самом конце доклада вдруг перебил:

— Да, нужно действительно пресечь эту гадость в корне, и я приму к этому решительные меры. Я вам скажу впоследствии, а пока — не будем больше говорить об этом. Мне все до крайности неприятно.

Не знал Коковцев в тот момент, что именно намерен был предпринять Государь, какие — такие «решительные меры». Он скрыл свои намерения, не желая, очевидно, выслушивать отговоры и возражения. А намеревался он, как потом выяснилось, пустить в ход старое дело на Распутина, о чем сказано выше, — о причастности его якобы к секте хлыстов. Что из этого вышло, мы знаем. И посочувствуем бедному Государю, доверившемуся инородцам на свой позор и погибель. Пренебрег преданностью русских людей, пошел на поводу у продажных подручных, ведущих двойную игру.

Но отступать было некуда, надо было действовать. И действовать именно в том направлении, чтобы уговорить Распутина уехать.

Чувствуя накал страстей, старая императрица, мать Николая II Мария Федоровна посылает приглашение Коковцеву. 13 февраля утром у них состоялась полуторачасовая беседа.

«На вопрос императрицы, — пишет по этому поводу Коковцев, — я доложил ей с полной откровенностью все, что знал, не скрыл ничего и не смягчил никаких крайностей создавшегося положения, вынесшего на улицу интимную жизнь царской семьи и сделавшего самые деликатные стороны этой жизни предметом пересудов всех слоев населения и самой беспощадной клеветы. Императрица горько плакала, обещала говорить с государем, но прибавила: «Несчастная моя невестка не понимает, что она губит и династию, и себя. Она искренно верит в святость какого‑то проходимца, и все мы бессильны отвратить несчастье».

Ее слова оказались пророческими.

Обстановка накалилась до такой степени, что, видимо, и сам Распутин начинал понимать, что единственный выход из этого скандала, — это уехать ему. И он посылает записку Коковцеву: «Собираюсь уехать совсем, хотел бы повидаться, чтобы обменяться мыслями; ибо мне теперь много говорят — назначьте когда. Адрес: Кирочная, 12, у Сазонова». (Грамматика автора в данном случае опущена. — В. Р.)

После долгих и трудных раздумий Коковцев принимает решение принять Распутина. Но просит присутствовать при этом своего зятя Валерия Николаевича Мамонтова, который был хорошо знаком с Распутиным и был с ним в хороших отношениях.

Прием был назначен на вечер 15 февраля.

«Когда Распутин вошел ко мне в кабинет, — пишет об этом «историческом» факте Коковцев (он видел его впервые, что бы там ни говорили и ни писали. — В. Р.) и сел на кресло, меня поразило отвратительное выражение его глаз.

Глубоко сидящие в орбите, близко посаженные друг к другу, маленькие, серо — стального цвета, они были пристально направлены на меня, и Распу тин долго не сводил их с меня, точно думал произвести на меня какое‑то гипнотическое воздействие или просто изучал меня, видевши впервые. Затем он резко закинул голову кверху и стал рассматривать потолок, обводя его по всему карнизу, потом потупил голову и стал упорно смотреть на пол и — все время молчал. Мне показалось, что мы бесконечно долго сидим в таком бессмысленном положении, и я, наконец, обратился к Распутину, сказавши ему: «Вот вы хотели меня видеть, что же именно хотели вы сказать мне? Ведь так можно просидеть и до утра».