Виктор Ротов - Заговор в золотой преисподней, или руководство к Действию (Историко-аналитический роман-документ)

Роман не совсем обычный. Это историко-аналитический роман-документ — так автор обозначил жанр произведения. И это определение полностью себя оправдывает, поскольку действительно исследуется на основании документов эпоха правления последнего русского царя-самодержца Николая Второго. Придворная кутерьма тех времен, состояние русского общества, предреволюционная обстановка в России, дворцовые интриги Нового и Старого Двора, мистико-распутинская чертовщина, блеск и грязь правящей элиты, подоплека развязывания первой мировой войны, попытка расчленения России, наконец борьба евреев за равноправие и ликвидацию так называемой «черты оседлости»; взлет и гибель гениального реформатора П. А. Столыпина и пр. и пр. — все это историей спрессовано в коротком отрезке времени — чуть более десяти лет. И так густо, что для иного государства событий хватило бы на столетия. В этих событиях, как в зеркале, отражены судьбы народные.

Круто повернулась история государства, не сразу народы России разберутся в том, что произошло в то мрачное и яростное, как вспышка взрыва, десятилетие. Роман Виктора Ротова «Заговор в золотой преисподней» — одна из попыток разобраться в том, что произошло в те далекие годы. И что с нами происходит теперь при взгляде на себя в зеркало прошлого.

Анастасию Николаевну мучила бессонница. Почти всю ночь не спала. Но под утро ее сморило — заснула провально, крепко; прокинулась внезапно и легко, как будто и не спала. Голова ясная, в теле приятная нега, на душе покойно. Как будто и выспалась. Потянулась сладко, ощущая на теле легкий струящийся лен исподней рубашки, и притаилась, вознамерившись еще чуток соснуть. Но… не тут‑то было: в глаза льстится солнышко, обильно льющееся сквозь тонкие тюлевые занавески: на улице встает хороший день. Весна! Пора бы ей!..

Приподнявшись на локте, смотрит в сторону сестрицы Милицы. Та спит на животе, отвернувшись лицом к стенке. Чтоб не разбудить ее, тихонько встала, подошла к окну, отодвинула занавеску и отшатнулась, заслонив глаза рукой от невозможного сверкания снега. Насыпало за ночь последушков зимы.

Тишина, чистый сверкающий снег, на душе тихо и радостно.

Из‑под ладони окинула взглядом широкий монастырский двор: пусто. Только в дальнем углу, возле остатков дровяной поленницы ворочается громадный мужик — оборванец, колет дрова. Он мощно хакает — слышно даже сквозь окна, и крепко ударяет обухом по колодине. Поленья летят в разные стороны, белея на солнце свежими сколами.

Анастасия смотрит бездумно, все еще во власти неги; позевывает скучненько, прикрывая ладошкой рот. Присмотрелась нехотя. И что‑то ей показалось в мужике том. Он в длинной посконной рубахе, коротких портах, оборванных снизу, будто собаками обглоданы. И… Босой что ли?!.

Ну да! Босый на снегу. Бр — р-р! От широкой спины его валит пар. Ну мужичище!..

Тот внимательно осматривает чурку, выискивая трещину в ней. Потом, придерживая ее одной рукой, взмахивает колуном, и чурка разлетается в стороны. Если же попадается сучковатый чурбак, мужик расставляет босые ноги свои, высоко, обеими руками, вскидывает колун на длинной прямой ручке и мощно всаживает его; потом поднимает на плечо и с плеча с переворотом ударяет о колодину с выбитым «седлом». Из‑под ног у него брызжет в разные стороны снежная кашица пополам со щепками.

— Во мужик! — Анастасия ежится и вздрагивает со смешанным чувством ужаса и восторга. Оглядывается на Милицу. Та уже проснулась, нежится в пуховиках, рассыпав на подушках свои великолепные смоляные волосы. Скрипучим со сна голосом спрашивает:

— Че там?..

— Поди глянь — и ужас и восторг! Мужичище, ох!..

— Где? — Милица живо выпросталась из‑под одеяла и, путаясь в длинном подоле тонкой ночной рубашки, подбежала к окну. Понаблюдала за рубщиком, потянулась, забросив за голову тонкие руки, наставив на свет божий заостренные сосками груди свои. Зевнула широко и отмахнулась разочарованно. — Этот, што ли? Суконное рыло…

— Да ты вглядись!..

В это время от хозяйственных построек монастыря в конец двора, туда, где орудовал рубщик, мелкими шажками побежала юная монахиня, оставляя на снежном целике маленькие следы. Видно, за дровами для кухни. Увидев ее, мужик отставил колун, любуясь бегущей к нему монахиней, и, когда она приблизилась, вдруг схватил за талию и поднял высоко над собой. Подержал так, перепуганную, потом расцеловал троекратно и опустил на снег. Смеясь, сунул ей в руки охапку дров и легонько оттолкнул от себя, мол, лети, касаточка. Та побежала без оглядки, роняя поленья. А он развернулся этак осанисто и глянул из‑под ладони на окно, из которого наблюдали за ним Анастасия и Милица.