Олег и Трувор одновременно вскочили со скамьи и с трудом сдержались от бурных восклицаний.
– Однако недаром я считался лучшим ныряльщиком на Ильмене – мне удалось перетереть веревки о камень на дне реки и выбраться на берег. На этот раз киевский рыбак подобрал меня бесчувственным и привез в рыбацкую слободу, а его жена ежедневно втирала мне в грудь рыбий жир и поила горячим козьим молоком, но все равно в легких булькало, словно в котле с варящимся мясом, и целый месяц я не вставал на ноги, проводя время в вялом полусне. Когда же, наконец, я выбрался в город, он показался мне гигантским муравейником, правда, без должного порядка и дисциплины: я видел и варягов, и финнов, и венгров, и сыновей степных племен – и всем им что-то надо было от Киева, киевлян и от друг друга. Город жил своей собственной отдельной жизнью, хотя и был для многих лишь перевалочным пунктом на пути в Царьград, а для кого-то местом наживы и приключений. Возможно, со временем я лучше узнал бы Киев и его жителей, но моя первая прогулка по городу была и последней: в тот же вечер, воспользовавшись моей слабостью, рыбак продал меня знатному вятичу, отправлявшемуся с обозом к себе на родину. Вот уж действительно, нет племени без худого семени – месяц выхаживать умирающего, чтобы потом продать его, словно бессловесную собаку.
Опять мне выпала долгая дорога, а я был слаб и, что еще печальнее, несвободен. Дело шло к зиме, и чем дальше оказывались мы от Киева, тем сильнее она давала о себе знать. Вскоре морозы, по словам вятичей, стали вообще невиданными: по ночам деревья трещали, и разносимый разреженным воздухом треск раздавался и в лесу, и в полях, занесенных снегом, и даже в жилищах, в которых мы останавливались на ночлег. Волки выходили из леса и, не пытаясь напасть на обоз, поджав хвосты, жалобно выли вслед и вой их, сливаясь с потрескиванием заиндевелых елей, угнетал и без того наши встревоженные души. Только теплые овчинные шубы, меховые накидки и частые остановки у быстро разведенных костров позволяли нам двигаться все дальше и дальше. Иногда мне казалось, что пар от моего дыхания на лету превращался в серебристую изморозь, а я перестаю ощущать закоченевшие члены, но именно в сей миг мы останавливались, и огонь костра помогал мне согреться, а теплая медвежья шкура, пропахшая дымом, накрывала меня с головой до следующей остановки. И кем во время рискованного путешествия я был для русичей: рабом, случайным попутчиком, больным другом?
Наконец, в стране вятичей, когда морозы под весенним солнцем начали нехотя отступать, и все мы приободрились, не сомневаясь, что самое трудное позади, случилось и вовсе невероятное.
До сих пор не могу понять, как в лютые морозы на неспешной реке образовалась эта полынья, и почему именно мои сани, находившиеся в середине обоза, рухнули в нее, и тут же пошли на дно, потянув за собой не издавшего ни звука бедное животное. Вы можете мне не верить, но я выплыл на поверхность и безнадежно, но отчаянно пытался выбраться из замкнутого ледяного круга, обламывая хрупкую кромку полыньи и слабея с каждым бесполезным усилием.
«Держись!» – донеслось до меня и с ближайшей, вовремя затормозившей повозки в мою сторону бросился человек, лишь на мгновение задержавшийся на полпути, чтобы упасть на лед и ползком приблизиться к коварному месту. Я же ни на что не надеялся и ни о чем не думал – просто продолжал из последних сил барахтаться в воде, следя за происходящим словно со стороны.
«Держись!» – снова прохрипел смельчак осипшим голосом, оказавшись уже в проруби вместе со мной и затягивая петлю от предусмотрительно захваченной веревки у меня на поясе. Затем он сам вцепился в веревку обеими руками, отчего чуть не увлек меня под воду, и теперь не прохрипел, а прорычал кому-то из суетящихся около его саней людишек: «Давай!»
Сани стронулись с места, веревка натянулась, как струна на гуслях, и вытянула нас на лед, который не ломался, не трещал и не пугал своей непредсказуемостью.
С нас быстро стянули набухшую и покрывающуюся наледью одежду, голыми уложили под груду мехов, но все равно меня трясло от озноба, и зубы стучали о зубы, словно подкованные копыта лошади о мерзлую землю. И вдруг, молодая женщина, делившая с нами все тяготы зимнего пути, так же разделась до гола и скользнула под меха, обволакивая меня своим горячим, податливым телом. Сладостный неповторяющийся миг между жизнью и смертью заполонил все мое естество. Я чувствовал оживляющее женское дыхание на колючем лице, упругие тяжелые груди питали меня теплом, словно молоком младенца, а кровь в наших переплетенных ногах, казалось, циркулировала по общим артериям и венам. Несколько дней я спал и постоянно ощущал рядом с собой живой целительный источник тепла.
Читать дальше