Андрей Тюнин: Свенельд или Начало государственности

Человеком, который вытащил меня из проруби, оказался не кто иной, как хозяин обоза – Иван, а женщина, отогревшая нас своим телом, была его дочерью, которую он неосмотрительно взял с собой в далекий, но манящий красотой и богатством славный город Киев.

Мергус устал, его рассказ затянулся, а до окончания истории было далеко. Теперь старик спешил, как спешили все сегодня, и мы поняли, что, если он не закончит свое повествование, продолжения мы не услышим никогда. Медовый напиток повторно не оживил Мергуса, и его рассказ становился все суше и лаконичнее, и я догадался, что первую часть своей истории он излагал неоднократно, а вторую мы слушаем первыми.

– Двадцать лет я провел в стране вятичей – сначала слугой в доме Ивана, затем его дружинником, а впоследствии, когда он стал княжеским представителем в мерянском Ростове, его первым помощником и доверенным лицом. У меня снова появилась жена, пошли дети – забот хватало, и прошлое постепенно отходило в сторону, уступая место новым привязанностям и новым волнениям. Игра судьбы всегда неподконтрольна здравому смыслу, а теперь она стала непредвиденна вдвойне, поскольку моя жизнь зависела теперь и от жизни Ивана. Земля вятичей не менее сурова, чем у ильменских словен, и обживать ее было не просто, а союз вятичей по сравнению с союзами других племен отличался малочисленностью – может, поэтому и крепче соседской оказалась здесь только-только зародившаяся княжеская власть, а может, глухой лесной край с запозданием воспринимал враждебные отношения между родами и между отдельными группами внутри родов. Так или иначе, правитель вятичей пока больше был озабочен распространением своего могущества на соседские земли, чем сохранением своей власти внутри племени. Ивану, а значит и мне, выпало отправиться к Ильменскому озеру и попытаться добыть для князя сохранившийся якобы у старого предводителя словен знаменитый браслет – знак владычества над некогда объединенными славянами, пришедшими сюда много поколений назад. По преданию его владелец вновь сумеет объединить весь народ, раскинувший свои могучие корни по бескрайним просторам.

Несколько лет мы с Иваном подбирались к таинственному символу власти, становясь то охотниками, то дичью, преследуемой охотниками. Я узнавал знакомые места, разговаривал со многими рыбаками, но не мог отыскать даже слабого следа моей прежней жизни в стране озер. Наконец, в один и тот же день мы получили печальные известия – Иван о том, что и вятичей настигли внутриплеменные распри, угрожающие его господину, и нашим семьям, а я о том, что мои ильменские жены и дети погибли во время войны Гостомысла со свободолюбивыми рыбаками. Немедленно Иван в сопровождении двух воинов отправился домой, признавшись о неверии в существовании браслета, но поручив мне закончить многолетние усилия по проникновению в хранилище вождя словен. У меня же были весомые причины не сомневаться в реальности древнего знака и непреодолимое желание почувствовать его тяжесть на своем запястье. Мне удалось отвлечь основные ильменские силы от Гостомысла, и мы готовы были захватить его поселение, где, по всей видимости, хранился старинный браслет, но тут появились вы, и все изменилось.

Мергус оглядел нас, словно увидел впервые, но продолжал спокойно и взвешенно.

– Я знаю, что завтра будет со мной, годы, проведенные среди славян, многому научили меня. Народ, наделенный первобытной жаждой свободы и бесподобной терпимостью к произволу собственной власти, теряющий разум от выпитого вина и в поминальную тризну, и в долгожданный праздник, никогда до конца не примет чужака, хотя и будет терпимо относится к нему, если тот окажет неоценимую услугу. Невозможно понять его в одночасье, нельзя управлять им, оставаясь не русичем по духу своему, не добиться его любви и расположения, не став частицей его и в горе, и в радости. Вятичи прозвали меня Мером, и завтра умрет не Мергус, а Мер, не варяг, а славянин, не чужак, а один из них. Но кое-что мешает мне до конца почувствовать себя Мером, и сейчас я хочу избавиться от этого.

Мы оставили Рюрика наедине со стариком, сожалея, что последняя тайна из жизни Мергуса оказалась недоступной для нас – Рюрик умел хранить чужие секреты тщательнее, чем свои собственные. Лишь я, Свенельд, догадался, что речь пойдет о каком-то древнем теперь уже варяжском символе власти – и как только мое неведение спало – я не сомневался – тайна Мергуса, несмотря ни на что, не будет жить долго.