Дмитрий Вонляр-Лярский - Грех у двери (Петербург)

Вспомнились сейчас же подведомственные ему охранка, сыщики и провокаторы. Он относился к ним с брезгливостью природного барина, севшего за карты в подозрительной компании.

Губы чуть покривило горькое недоверие. Разве такая братия убережёт?..

Страха смерти он не испытывал. Вероятность быть убитым взвешивал он просто, как шахматный игрок, заранее учитывающий опасный ход противника. Омрачало другое: погибни он — всё начатое строительство пойдёт насмарку.

Главные его сподвижники сидели тут же, в театре. Отыскав их по очереди глазами, он презрительно отвернулся. Ни один, конечно, не способен продолжить его работы. Понимает ли хоть кто-нибудь из них, что такое матушка Россия, охваченная смутой!

Народ-богоносец… Да надо знать его, как знает он, Столыпин! Ведь русский мужик всех перехитрит: и царя, и церковь православную, и революцию…

Настроение министра стало ещё мрачнее. Разбушуется незамирённая стихия, сметёт престол, и что тогда?.. «Просто — le neant! [293] Обращение в небытие! (фр.). » — вспомнился почему-то гневный выкрик главнокомандующего в случайной беседе с ним о целях революции.

«Николай Николаевич…» — мысленно ухватился Столыпин за последний проблеск надежды. У этого по крайней мере в жилах не канцелярские чернила и не холуйская кровь!

Внимание министра перенеслось на царскую ложу, где подле государя высился, как мачта, главнокомандующий. Он обвёл пристальным взглядом трёхаршинную фигуру в нарядной, ярко раззолоченной гусарской венгерке. Сравнил невольно с соседней, такой невзрачной и обыденной в преображенском сюртуке, с фуражкой под локтем. На душе стало как-то легче. Случись с ним что-нибудь, есть кому в роковой день спасти престол и Россию!..

Столыпин ещё раз мысленно одобрил уверенную осанку и капризный подбородок великана.

Этот может справиться! Лишь бы не толкнул на войну, в погоне за фельдмаршальским жезлом…

Верноподданническая манифестация не прекращалась.

Гимн пришлось исполнить ещё дважды. Оба раза следовали взрывы исступлённых криков, и государь нехотя кланялся.

Капельмейстер терпеливо выдержал, пока всё улеглось.

Как только все смолкли и уселись, поднятая палочка опустилась опять. Беспрепятственно и плавно полилась увертюра «Русалки» Даргомыжского.

Поднявшийся занавес перенёс зрителей в иной, сказочный мир. На полотне, замыкавшем сцену, были небо, облака, деревья и осока над невидимой рекой. Из левой кулисы торчал углом венец бревенчатой избы; рядом лежал жёрнов; дальше виднелся абрис [294] Абрис — очертание предмета. водяного колеса. Справа от суфлёра, на отдельном щите, зеленело изображение большого дуба.

Перед дубом была скамейка. Полсиденья на ней загромождала тучная женщина лет под сорок, наряженная молоденькой крестьянской девицей. Рядом, бочком, сидел мельник, крепкий и бодрый дед в новеньких лаптях.

Послышались переливы гобоев, и дед — Шаляпин — начал петь. Все насторожились.

Обнаружилось, что толстуха — его дочь. У неё завёлся знатный дружок. Рачительный родитель убеждал девицу скорее извлечь из любовника что-либо существенное для себя и своих… Увещания, казалось, были бесполезны. Дочь отвернула голову, притворившись, что задумалась. На самом деле, пока Шаляпин пел, сопрано, пользуясь удобным случаем, исподтишка разглядывала государя.

Появился Собинов [295] Собинов Леонид Витальевич (1872–1934) — выдающийся певец (лирический тенор), крупнейший представитель русской классической школы. Исполнял партию Князя в опере А. С. Даргомыжского «Русалка». , красивый и нарядный, в богатом уборе древнерусского князя; за него именно старик и выговаривал дочери.

Стали петь втроём: то все вместе, то порознь, и всякий про своё. Девицу, видимо, одолевала томная грусть; князь отчего-то принуждённо мялся; старик брюзжал и сетовал.

Их слушали всё время с наслаждением. Голоса, особенно мужчин, звучали превосходно, придавая мощь и прелесть слащавой итальянщине Даргомыжского.

Закончив свой терцет [296] Терцет — здесь: вокальный ансамбль из трёх исполнителей. , певцы удалились в отверстие кулисы, обозначавшее вход на мельницу. Как только они смолкли, по театру бурно затрещали рукоплескания; прорывались визгливые браво, браво.

— Quelle manque de tenue [297] Какое отсутствие воспитания (фр.). , — возмутилась баронесса, стоявшая всегда на страже этикета. — C'etait il me semble a leurs majestes de donner le signal des applaudissements… [298] Следовало бы, кажется, воздержаться от аплодисментов, пока их величества не подадут первые примера… (фр.).