Лью Уоллес - Бен-Гур

Если в любви нет ни логики, ни расчета, плоды ее определяет та, кто обладает влиянием.

А в данном случае были приметы, что чары напускаются не бессознательно. Утром на ней откуда-то появилась сетка с золотыми монетами, легшими на лоб и щеки, мешая свой блеск с богатым отливом потока иссиня-черных волос. Из того же тайника были извлечены драгоценные камни: кольца и серьги, жемчужное ожерелье, а также шитая золотом шаль и шарф из тонких индийских кружев, смягчивший своей дымкой весь арсенал. Она обстреливала Бен-Гура кокетливыми замечаниями и жестами, обливала улыбками, смеялась переливами флейты — и все это в сопровождении взглядов, то тонущих в нежности, то вспыхивающих ярко. Такая игра стоила Антонию его славы, а погубившая его не была и наполовину так прекрасна, как эта ее соотечественница.

Так прошли день и вечер.

Солнце, спустившись за хребет древнего Васана, заставило отряд остановиться у озера чистой дождевой воды в Абилинской пустыне. Там был поставлен шатер, съеден ужин и сделаны приготовления к ночи.

Вторую стражу нес Бен-Гур; он стоял с копьем в руке рядом с дремлющим верблюдом, поглядывая то на звезды, то на укрытую ночью равнину. Тишь нарушалась лишь редкими дуновениями теплого ветра, не уносившего от часового чар египтянки. К ним примешивалась только мысль о том, как она могла проникнуть в его тайны, какое собирается дать им применение и как ему вести себя с нею. И во все это проникала ждущая неподалеку любовь — сильное искушение, ставшее сильнее за прошедший день. В ту самую секунду, когда он более всего склонен был поддаться обольщению, прекрасная даже в неясном свете безлунной ночи рука мягко легла на его плечо. Он резко обернулся — это была она.

— Я думал, ты спишь, — сказал он.

— Сон — для стариков и младенцев, а я вышла повидаться со своими друзьями — звездами юга, теми, что держат сейчас полуночное покрывало над Нилом. Но признайся, ты захвачен врасплох.

Он взял скользнувшую с плеча руку и ответил:

— Врагом?

— О нет! Быть врагом, — значит ненавидеть, а ненависть — болезнь, которую Исида не подпустит ко мне. Она поцеловала меня в сердце, когда я была ребенком.

— Твоя речь не похожа на отцовскую. Ты не разделяешь его веру?

— Могла бы, — тихо рассмеялась она, — если бы выглядела, как он. Но я еще не стара. Для молодости нет религии — только поэзия и философия; нет поэзии, кроме порождаемой вином, радостью и любовью, нет философии, кроме той, что извиняет дурачества этой поры. Бог отца слишком ужасен для меня. Я не нашла его в роще Дафны. О нем никогда не слышали в римских атриумах. Но, сын Гура, у меня есть желание.

— Желание! Где тот, кто скажет ему: «нет!»?

— Может быть, ты?

— Назови свое желание.

— Очень простое: я хочу помочь тебе.

Она придвинулась ближе.

Он рассмеялся.

— О Египет, — я едва не сказал «милый Египет!» — не в твоей ли стране живет сфинкс?

— И что же?

— Ты одна из его загадок. Сжалься и подари ключик. В чем мне нужна помощь? И как ты можешь помочь мне?

Она отняла руку, отвернулась к верблюду и заговорила нежно, лаская чудовищную голову, будто это было чудо красоты:

— О ты, последний, самый быстроногий и статный из стад Иова! Порою и ты спотыкаешься, когда путь неровен, а ноша тяжела. Как тебе удается распознавать по слову доброе намерение и отвечать благодарностью, даже если помощь предложена женщиной? Я целую тебя, царственный зверь! — она склонилась и коснулась губами широкого лба, тут же добавив: — За то, что твоя мудрость не знает подозрений!

Бен-Гур, подобравшись, отвечал спокойно:

— Твой упрек попал в цель, о Египет! Похоже, я сказал тебе «нет»; но что, если на устах моих лежит печать чести, а молчание хранит чужие жизни?

— Может, и так! — быстро ответила она. — Да, это так.

Изумленный, он отступил на шаг, и голос его был резок:

— Что ты знаешь?

Она ответила, рассмеявшись:

— Почему мужчины не признают, что у женщин чувства острее? Твое лицо было у меня перед глазами весь день. Мне довольно было посмотреть, чтобы сказать, что ум твой обременен, а чтобы определить бремя, нужно было лишь вспомнить твои разговоры с отцом. Сын Гура! — она понизила голос, выявляя большое искусство, и приблизилась так, что теплое дыхание касалось его щеки. — Сын Гура! Тот, кого ты ищешь, должен стать Царем Иудейским, не так ли?

Сердце его билось часто и сильно.

— Царем Иудейским, подобным Ироду, но более великим, — продолжала она.

Он отвернулся к ночи и звездам, потом взгляд встретился с ее глазами и медлил там, а ее дыхание было уже на его губах.