Лью Уоллес - Бен-Гур

Тут же раб постелил салфетки, и, омыв и вытерев руки, они втроем расположились в восточном стиле под шатром, который много лет назад служил Мудрецам, встретившимся в пустыне. И от души поели доброй еды, извлеченной из верблюжьих тюков.

Шатер уютно стоял под пальмой, куда доносилось журчание ручейка. Над головой неподвижно висели широкие листья; неподалеку, в жемчужной дымке, стояли тонкие и прямые, как стрелы, стебли тростника; временами с жужжанием залетала в тень возвращающаяся домой пчела; выглядывала из зарослей куропатка, пила и, свистнув подружке, убегала. Покой долины, свежесть воздуха, красота рощи, субботняя неподвижность, казалось, действовали на дух египтянина:все поведение его, голос, движения были необычайно мягкими, а взгляд, обращаясь к Бен-Гуру, беседующему с Ирой, всякий раз наполнялся сердечной добротой.

— Когда мы встретили тебя, сын Гура, — сказал он, завершив трапезу, — ты как будто тоже держал путь в сторону Иерусалима. Не нарушу ли я приличий, спросив, туда ли ты едешь?

— Я еду в Святой Город.

— Великая необходимость заставляет меня предпринять столь долгий путь, и потому я спрашиваю: нет ли дороги более короткой, нежели через Равву Амонитскую?

— Труднее, но короче путь через Гаразим и Равву Галаадскую. Его я и собираюсь избрать.

— Я в нетерпении, — сказал Балтазар. — Последнее время меня посещают сны, а вернее, один повторяющийся сон. Голос — в нем только голос — говорит мне: «Спеши! Вставай! Тот, кого ты так долго ждал, близок!»

— Ты хочешь сказать, что это — о грядущем Царе Иудейском? — возбужденно спросил Бен-Гур.

— Именно так.

— Так, значит, ты ничего не слышал о нем?

— Ничего, кроме голоса во сне.

— Тогда со мной добрая весть, которая заставит тебя возрадоваться так же, как радуюсь я.

Бен-Гур достал письмо Малуха. Протянутая рука египтянина отчаянно дрожала. Он читал вслух, волнение его усиливалось; дряблые вены на шее надулись и пульсировали. Закончив, он поднял покрасневшие глаза в благодарственной молитве. Он не задавал вопросов, — сомнений у него не было.

— Ты был очень добр ко мне, Боже, — сказал он. — Дай, молю, еще раз увидеть Спасителя, поклониться ему, и твой слуга готов будет отойти с миром.

Слова, манера, странно личный характер молитвы, произвели в Бен-Гуре новое и сильное ощущение. Бог никогда не казался таким реальным и близким; он будто склонился над ними или сидел рядом — Друг, к которому можно обратиться с самой задушевной просьбой, — Отец, в чьей любви равны все дети, — Отец не только для евреев, но и для гоев — всеобщий Отец, которому не нужны ни посредники, ни раввины, ни жрецы, ни учителя. Мысль, что такой Бог может послать человечеству Спасителя вместо царя, явилась Бен-Гуру в новом свете, и он спросил:

— Теперь, когда он близок, о Балтазар, ты по-прежнему думаешь, что он будет Спасителем, а не царем?

Балтазар ответил взглядом столь же задумчивым, сколь нежным.

— Как понимать тебя? — отозвался он. — Дух, который был Звездой — моим проводником в далекие времена, не являлся мне после нашей встречи с тобой в шатре доброго шейха; то есть я не видел и не слышал его так, как прежде. Я верю, что голос, говоривший во сне, был им, но других прозрений у меня не было.

— Я напомню различие между нами, — почтительно сказал Бен-Гур. — Ты полагал, что должен явиться царь, но не подобный цезарю; ты думал, что его владычество будет духовным, а не от мира сего.

— О да, — отвечал египтянин, — и сейчас я держусь того же мнения. Я вижу разницу в наших верах. Ты идешь встретить царя людей, а я — Спасителя Душ.

Он помолчал с видом человека, силы которого направлены на внутреннюю борьбу с мыслью, либо слишком высокой для быстрого разрешения, либо слишком тонкой для ясного выражения.

— Позволь мне попытаться, сын Гура, — сказал он наконец, — ясно выразить свою веру, чтобы увидев, как духовное царство может быть более прекрасным во всех отношениях, нежели любое великолепие цезаря, ты лучше понял, почему я возлагаю такие надежды на чудесного царя.

Я не могу сказать тебе, когда родилась идея Души в каждом человеке. Вероятнее всего первородители вынесли ее из сада, который был их первым домом. Так или иначе, мы знаем, что она никогда полностью не покидала человеческого ума. Некоторыми людьми она потеряна, но не всеми; в иные времена она темнела и увядала; в иные ее одолели сомнения; но в великой благости своей Бог не уставал посылать нам могучие умы, которые возвращали ее в веру людей.