Лью Уоллес - Бен-Гур

— С утра, — говорила она, — нас преследовали видения. Если я поведаю тебе мое, ответишь ли тем же? Что? Ты молчишь?

Она оттолкнула его руку и повернулась, будто собираясь уходить, но он схватил ее, требуя:

— Стой! Стой и говори!

Она вернулась, положила руку на его плечо и приникла к нему, а он обнял и тесно прижал ее; в ласке было обещание, которого она просила.

— Говори, расскажи мне свои видения, о Египет, милый Египет! Даже пророк, хоть сам Фесвитянин, хоть Законодатель — не смог бы отказать твоей просьбе. Я в твоей воле. Будь милосердна… милосердна… молю.

Будто не заметив просьбы, глядя в небо и покоясь в объятиях, она медленно произносила:

— Меня преследовало видение грандиозной войны — войны на земле и на море — с лязгом оружия и идущими в бой армиями, будто вернулись Цезарь с Помпеем и Октавий с Антонием. Облако пыли и пепла поднялось над миром, и Рима не стало; все его владения вернулись Востоку, а из облака вышла новая раса героев; и возникли огромные сатрапии и блистательные короны, затмившие все, что было доселе. И, сын Гура, пока длилось видение и когда оно закончилось, я спрашивала себя: «Что будет недоступно тому, кто раньше и лучше послужит Царю?»

И снова Бен-Гур отпрянул. Это был вопрос, не покидавший его весь день. Теперь ему показалось, что ключ найден.

— Вот, — сказал он, — теперь я понял тебя. Сатрапии и короны — вот в чем ты хочешь помочь мне. Понимаю, понимаю! И никогда еще не было царицы, равной тебе, такой умной, прекрасной и величественной, — никогда! Но увы, милый Египет, согласно видению, как ты поведала его, короны завоевываются в бою, а ты — только женщина, хоть Исида и поцеловала тебя в сердце. Или тебе известен более надежный путь, чем тот, что пролагается мечом? Если так, о Египет, покажи, и я пойду им, хотя бы лишь ради тебя.

Она освободилась из его рук и приказала:

— Постели свой плащ здесь, чтобы я могла опереться о верблюда. Я сяду и расскажу тебе историю, которая дошла по Нилу до Александрии, где я услыхала ее.

Он повиновался, прежде воткнув рядом копье.

— Но что делать мне? — жалобно спросил он, когда она села. — Как принято в Александрии, чтобы слушатели сидели или стояли?

Вольготно расположившись под боком старого зверя, она отвечала, смеясь:

— Публика у рассказчиков своевольная и иногда делает, как знает.

Он немедленно растянулся на песке, положив ее руку себе на шею.

— Я готов, — сказал он. И она тут же начала:

Во-первых, ты должен знать, что Исида была — и остается — прекраснейшей из богинь; и Осирис, ее муж, хоть и был мудр и могуч, иногда подвергался уколам ревности, ибо любовь — единственное, в чем боги равны смертным.

Серебряный дворец Божественной Жены венчал собой величайшую из лунных гор, и оттуда она часто отправлялась на солнце, где, в самом сердце источника вечного света, был дворец Осириса, испускающий слишком яркое сияние, чтобы смертные глаза могли смотреть на него.

В одно время — дней для богов нет, — наслаждаясь с мужем на крыше золотого дворца, она бросила случайный взгляд и далеко, на самом краю вселенной, заметила Индру с армией обезьян, летящих верхом на орлах. Друг Живого, как с любовью называли Индру, возвращался после решающего боя с ужасными Ракшасами — возвращался победителем, и в свите были герой Рама и Сита, его жена, уступавшая красотой только самой Исиде. Исида встала, сняла свой пояс из звезд и помахала им Сите — слышишь, Сите — помахала в радостном приветствии. И тут же между летящими и парой на золотой крыше упало нечто, подобное ночи, но это была не ночь — это нахмурился Осирис.

Случилось так, что в этот момент предметом их беседы было то, о чем не смог бы помыслить никто другой; и он встал и сказал величественно: «Иди домой. Я сделаю это сам. Чтобы создать совершенно счастливое существо, мне не нужна твоя помощь. Иди.»

Глаза Исиды были большими, как у белой коровы, которая в храме ест траву из рук верующих, когда они возносят свои молитвы; и глаза ее были того же цвета, что у священной коровы, и такие же нежные. И она тоже поднялась и сказала: «Прощай, мой добрый господин. Ты скоро позовешь меня, я знаю, ибо без меня ты не сможешь создать совершенно счастливое существо, равно как, — она рассмеялась, зная, насколько правдивы ее слова, — равно как не сможешь сам быть совершенно счастлив без меня».

— Посмотрим, — сказал он.

И она ушла, взяла спицы и стул, села на крыше своего серебряного дворца и принялась вязать и ждать.