Лью Уоллес - Бен-Гур

Третий полдень путники встретили у реки Иавок, где более ста приезжих, большею частью из Переи, давали отдых себе и своим животным. Не успели они спешиться, как подошел человек с кувшином воды и чашей и предложил напиться, а когда они поблагодарили, сказал, глядя на верблюда:

— Я возвращаюсь с Иордана, где сейчас много людей из дальних краев, путешествующих, как вы, но ни у кого из них нет слуги, равного вашему. Благороднейшее животное! Могу ли я спросить, какой он крови?

Балтазар ответил и собрался отдохнуть; Бен-Гур же проявил больший интерес к замечанию.

— В каком месте реки эти люди? — спросил он.

— У Вифавары.

— Это был уединенный брод, — сказал Бен-Гур. — Не понимаю, почему он привлек такой интерес.

— Вижу, — ответил незнакомец, — что вы тоже издалека и не слышали о благой вести.

— Какой благой вести?

— Явился человек из пустыни — святой жизни человек, — и уста его полны странных речей, которые привлекают всех слушающих его. Он называет себя Иоанном Назореем, сыном Захарии, вестником, посланным перед Мессией.

Даже Ира стала прислушиваться к дальнейшему.

— Об этом Иоанне говорят, что он провел свою жизнь с самого детства в пещере близ Ен-геди, молясь и живя более строго, чем ессеи. Толпы приходят послушать его проповеди. И я ходил вместе с другими.

— Все ли эти твои друзья побывали там?

— Большинство только идет, но некоторые уже возвращаются.

— Что он проповедует?

— Новое учение, какого до сих пор не знали в Израиле, — так говорят все. Он называет это покаянием и крещением. Раввины не знают, что делать с ним, и мы тоже. Некоторые спрашивали его, не Христос ли он, другие — не Илия ли; но он отвечает всем: «Я глас вопиющего в пустыне: исправьте путь Господу».

Тут человека позвали, и Балтазар спросил вдогонку:

— Добрый чужестранец, скажи, найдем ли мы проповедника там, где ты оставил его?

— Да, у Вифавары.

— Кем может быть этот назорей, — сказал Бен-Гур Ире, — если не провозвестником нашего Царя?

Так быстро он стал полагать дочь заинтересованной в чудесном Царе, которого искал, больше, чем ее древний отец! Тем не менее последний поднялся с огнем решимости в запавших глазах и сказал:

— Поспешим. Я не устал.

И они принялись помогать рабу.

На привале западнее Рамофа Гилеадского они говорили так.

— Встанем рано, сын Гура, — сказал старик. — Спаситель может прийти прежде нас.

— Царь не может надолго отстать от своего герольда, — шепнула Ира, готовясь занять свое место на верблюде.

— Увидим завтра! — ответил Бен-Гур, целуя ее руку.

На следующий день, около трех часов, свернув с дороги, по которой, огибая основание горы Галаад, они ехали от Рамофа, путники углубились в голую степь к востоку от священной реки. Впереди лежал верхний предел древних земель Иерихона, простирающихся до самых гор Иудеи. Кровь Бен-Гура побежала быстрее, ибо он знал, что брод близко.

— Радуйся, добрый Балтазар, — сказал он, — мы почти у места.

Погонщик заставил верблюда бежать быстрее. Вскоре они увидели палатки, шатры и стреноженных животных; а затем реку и толпы на берегу, и другие толпы за рекой. Понимая, что идет проповедь, они заспешили еще более, однако, когда подъехали, масса людей пришла в движение и начала расходиться.

Опоздали!

— Остановимся, — сказал Бен-Гур заламывающему руки Балтазару. — Назорей может пойти этой дорогой.

Народ был слишком воодушевлен услышанным и занят обсуждением проповеди, чтобы заметить новоприбывших. Когда мимо прошло несколько сотен и казалось, что возможность хотя бы увидеть назорея потеряна, чуть выше по реке показался приближающийся человек столь странной наружности, что они забыли обо всем остальном.

Внешне человек был груб, неуклюж и даже дик. На худой, изможденный лик цвета старого пергамента, на плечи и до середины спины падали слипшиеся пряди выгоревших волос. Глаза его сверкали. Вся правая сторона тела была обнажена, имела тот же цвет, что лицо, и столь же изможденный вид, рубаха из самой грубой верблюжьей шерсти — грубой, как та, что идет на шатры бедуинов, — покрывала остальную часть туловища и ноги до колен, подпоясанная широким поясом сыромятной кожи. Ноги были босы. К поясу привязана сыромятная же сума. Он опирался на суковатый посох. Движения его были быстрыми, решительными и странно настороженными. То и дело он отбрасывал волосы с глаз и осматривался, будто ища кого-то.

Прекрасная египтянка смотрела на сына пустыни с удивлением, чтобы не сказать с отвращением. Подняв полог беседки, она заговорила с Бен-Гуром, не слезавшим с коня.