Лью Уоллес - Бен-Гур

И он спросил у стоявшего рядом:

— Кто это идет там?

Тот ответил, презрительно рассмеявшись:

— Сын плотника из Назорета.

— Эсфирь, Эсфирь! Скажи слуге принести чашку воды.

— Не выпьешь ли лучше вина, отец?

— Пусть принесет то и другое.

Это происходило в летнем доме на крыше старого дворца Гуров в Иерусалиме. Перегнувшись через парапет, Эсфирь крикнула человеку во дворе, и в это же время другой слуга, поднявшись по лестнице, почтительно приветствовал ее.

— Пакет для господина, — сказал он, подавая письмо в полотняном запечатанном пакете.

Удовлетворяя любознательность читателя, прервемся, чтобы сказать: был двадцать первый день марта, почти три года спустя после явления Христа у Вифавары.

За прошедшее время Малух, действуя по указанию Бен-Гура, который не мог более терпеть пустоты и заброшенности отцовского дома, выкупил его у Понтия Пилата, ворота, дворы, лестницы, террасы, комнаты и крыша были вычищены и полностью восстановлены, так что теперь не только не напоминали о губительных для семьи обстоятельствах, но стали еще богаче, чем прежде. В любой детали посетитель мог заметить тонкий вкус хозяина, воспитанный годами жизни на вилле близ Мисен и в Риме.

Но не следует делать вывод, что Бен-Гур стал официальным владельцем. По его мнению, час для этого еще не пришел. Не принял он и своего настоящего имени. Проводя время в галилейских приготовлениях, он терпеливо ждал действий Назорея, который с каждым днем становился для него все более загадочным, а чудеса, совершаемые нередко на его глазах, подогревали сомнения в характере Мессии. Временами он приезжал в Святой Город, но останавливался в отцовском доме под видом чужеземца и гостя.

Нужно также отметить, что визиты Бен-Гура имели своей целью не только отдых от трудов. В доме обосновались Балтазар и Ира, а чары дочери не утратили ни силы, ни свежести, тогда как отец, хотя и сильно ослабевший, неизменно оказывался жадным слушателем рассказов о поразительной силе странствующего чудотворца.

Что до Симонида и Эсфири, они прибыли из Антиоха лишь за несколько дней до описываемых событий — утомительное путешествие для купца, который передвигался в паланкине, качающемся меж двух верблюдов, не всегда шагавших в ногу. Зато теперь он не мог насмотреться на родную землю. Большую часть дня проводил на крыше, сидя в кресле — точной копии того, что осталось в кабинете дома над складом. В тени летнего дома он мог упиваться бодрящим воздухом знакомых гор, видел восход солнца, его путь по небу и закат, и рядом с Эсфирью под открытым небом Израиля легче было призывать из прошлого другую Эсфирь, любовь его молодости, все усиливавшуюся с годами. Однако не забывал он и о деле. Каждый день гонец приносил депешу от Санбалата, которому было поручено вести торговлю, и каждый день Санбалату отправлялась депеша со столь детальными указаниями, что исключалась всякая иная воля и всякая случайность, за исключением тех, которые Всемогущий не позволяет предусмотреть даже самым мудрым.

Когда Эсфирь повернулась, мягкий солнечный свет залил ставшее уже женственным лицо с правильными чертами, розовой, благодаря молодости и здоровью, кожей, светящееся умом и чистой преданной душой — лицо женщины, рожденной быть любимой, ибо любовь была неотъемлемой частью ее жизни.

Она взглянула на пакет, потом еще раз, внимательнее, и щеки ее покраснели — там была печать Бен-Гура. Она поспешила к отцу.

Симонид некоторое время тоже изучал печать. Сломав ее он подал дочери свиток.

— Читай.

Он смотрел ей в лицо с тревогой.

— Ты знаешь, от кого это, Эсфирь?

— Да… от… нашего господина.

Несмотря на запинающуюся речь, она встретила взгляд со скромной искренностью. Подбородок старика медленно опустился в жирные складки.

— Ты любишь его, Эсфирь?

— Да, — ответила она.

— Ты хорошо все обдумала?

— Я пыталась, отец, думать о нем только как о господине, с которым связана долгом. Это не прибавило мне сил.

— Славная девочка, славная девочка, такой же была твоя мать, — сказал он, погружаясь в воспоминания, от которых она отвлекла его, развернув письмо. — Да простит меня Господь, но… Но твоя любовь не осталась бы безответной, держи я то, что имел, крепко, как мог бы. Деньги — большая сила!