Владимир Прасолов - Вангол

— То, что искал Москва, нашли мы, но знать об этом не должен никто. Иди убери тех придурков, бензин с той машины в нашу, машину поперёк дороги и зажги. Всё понял?

Василь молча кивнул и, сунув руку в карман, ушёл. Два выстрела сухо щелкнули, оборвав две никчёмные жизни, и вскоре поперёк дороги остался стоять пылающий грузовик с белой обгорающей надписью по борту «Всё для фронта». Сопровождаемый облаком пыли, всё дальше и дальше по лесной дороге на восток уходил второй грузовик с трясущимися в кабине Василём и Остапом. Их кидало на кочках, но Остап терпел и не обращал внимания на ушибы, он обеими руками держал портфель с архивом Битца. Он понимал, что оказалось в его руках. И уже ощущал ту власть над миром, которую давал архив. Он представлял, как будет одним словом решать судьбы тех, кто был в этих списках. Он реально видел, как люди будут отдавать ему всё — деньги, власть, жизни, и он будет это всё забирать. Забирать потому, что это принадлежит ему по праву сильного, потому, что он это заслужил, он и только он…

— Сейчас, когда наша Родина в опасности, она призывает вас встать на защиту её священной земли, встать на защиту матерей и жён, своих детей!

Хриплый голос седого политрука срывался, лишь отрывки фраз долетали до Кости и Кольки, стоявших в неровной колонне на перроне вокзала в Красноярске. Они уже неделю как были мобилизованы и ждали отправки в формируемые части, наконец, сегодня их привели на вокзал. Эшелон уже стоял, спинами они чувствовали тепло от прогретых на солнце вагонов. И вот прозвучала команда «По вагонам!». Строй, смешавшись, рассыпался вдоль эшелона.

— Колька, давай сюда! — кричал Костя, одним из первых забравшийся в теплушку.

Вскоре они, уютно устроившись на нарах в углу вагона, раскрыв мешки, раскладывали остатки своей деревенской еды. Сало, лук да краюха хлеба на двоих. И то хорошо, что это было. Там, где они жили последние три дня, кормили плохо, народу нагнали много, а позаботиться о кормёжке забыли. Так и перебивались на своём, у кого было. А у кого не было, жрали один раз в день баланду да кипяток с куском хлеба перед сном. Но никто не роптал, понимали — война, вот попадут в части, получат паёк, и всё будет нормально. Первый раз в жизни Костя с Колькой ехали в поезде. Так хотелось посмотреть, что там, за стеной несущегося по железным рельсам вагона, но расположенное высоко под потолком окно было занято. К нему прилипли такие же деревенские парни и мужики и уступать место не собирались. А мимо проплывала родная сибирская земля, бескрайние таёжные дали с их деревнями и селами, с жёнами и подругами, матерями и стариками. Но о грустном никто не думал. Все думали об одном: скорей бы взять в руки винтовки и остановить фашистскую сволочь, которая топтала родную землю, проливая кровь тысяч невинных людей.

— Как думаешь, к осени вернёмся? Я лодку-то на берегу оставил, вот дурень, — сокрушался Костя.

— Да вернёмся, долбанем фашиста — и домой, смотри, силища-то какая прёт. Токо наших эшелон за эшелоном сколько, а с остальной России? Куда им с нами тягаться, зашибём, — уверенно толковал Колька.

— Интересно, куда нас везут?

Побывавший уже в городе Колька отвечал:

— Как куда? В Москву, конечно, там все армии создаются.

— А, ладно. Отоспимся теперь вволю, до Москвы долго ехать. — Костя подтолкнул соломенный тюфяк, уложил под голову мешок и, улёгшись, закрыл глаза. «Здорово, — думал он, — столько интересного увижу, вернусь с войны, про Москву ребятишкам рассказывать буду, про Красную площадь…»

Не суждено было ни Косте, ни Кольке увидеть Москву, не побывают они и на Красной площади. Но увидят много, увидят так много, только рассказать об этом они никогда и никому не смогут.

— Господин капитан, нашли! Тако место хорошее нашли, самый раз! И сховаться можно, и груз весь упрячем так, что ни одна чёрная душа не найдёт, — кричал сотник, проламываясь через хрусткий кустарник к кострищу, у которого кругом сидели казаки, подставляя огню заскорузлые мозолистые ладони.

Было сравнительно нехолодно, но все жутко устали, и это сказывалось на настрое, уже далеко не боевом. На здоровье — многие хрипели и кашляли, раскуривая очередную самокрутку крепкого самосада. Капитан, услышав сотника, встал и шагнул ему навстречу.

— Поехали, сам взглянуть хочу. Отдыхай, Акимыч, — сказал он поднимавшемуся с охапки лапника бородатому казаку. Поправив ремень и взяв карабин, он направился было в сторону сбившихся в табун лошадей, однако сотник остановил его: