Андрей Степаненко - Великий мертвый

И когда воодушевленные индейцы провели контратаку, все войско сломалось, и, оставляя раненых и убитых врагу, откатилось назад — до самой суши. А потом то же самое — один в один — повторилось и на двух остальных дамбах.

— Это головы Альварадо и Малинче! — орали Ягуары Сандовалю.

— Это головы Сандоваля и Альварадо! — извещали они и без того напуганных солдат Кортеса.

И кастильцы дрогнули и покатились назад — стремительно и безостановочно, до тех пор, пока преследователей не отбросили точно нацеленные стволами вдоль дамбы пушки.

А наутро раздался мучительно низкий, выворачивающий все внутренности звук главного барабана столицы. На верхнюю площадку главной пирамиды столицы вывели первую партию пленных солдат, и сначала они испуганно озирались, а затем позволили надеть на себя почетные воинские головные уборы из перьев орла и, продляя свои жизни — пусть всего на минуты, стали танцевать в честь великого бога Уицилопочтли.

— Не-ет! — бился в истерике Кортес. — Только не это! Не-ет!

И за руку вытащивший его из битком набитого трупами и индейцами пролома Кристобаль де Олид прижимал Кортеса к груди и гладил по голове. С такого расстояния никто не мог разглядеть деталей происходящего на пирамиде, но все понимали, что их ждет — каждого из них.

Головы Громовых Тапиров и солдат, конечности и содранную с лиц вместе с бородами кожу Куа-Утемок приказал разослать в каждый город и в каждое крупное селение страны.

— С мертвецами покончено, — на словах передавали радостную весть гонцы. — Теперь они действительно мертвы. Можете потрогать, — уже не укусит.

И уж в первую очередь эти подарки — самые лучшие — получили примкнувшие к Малинче города.

— Вот, что стало с вождями Кортеса, — наглядно показывали гонцы жителям Отумбы и Тескоко, Чолулы и Уэшоцинко, Чалько и Тлальманалько. — То же будет и с Тлашкалой.

И, спустя несколько дней, подчиняясь воле только что избравших их горожан, вожди — один за другим — начали выходить из лагеря Малинче. И когда там осталось не более двухсот, большей частью, крещеных, индейцев, Куа-Утемок высадил своих воинов на берег.

Мертвецы спасались, как умели: кто на бригантинах, а кто, стремительно уходя прочь от озера. Но скрыться было невозможно, и в каждой деревне мальчишки кричали им вслед, что мертвецу — даже сбежавшему из преисподней — все одно придется возвращаться в сумрак. Потому что земля живых людей не для них.

А на полпути к морю разбитый, изможденный отряд Кортеса встретило свежее, в несколько раз превосходящее все его силы, организованное Андресом де Дуэро пополнение — и с порохом, и с пушками, и с людьми.

Кортес начал с самого начала. Обходя город за городом и рассылая гонцов во все стороны, он демонстрировал, что, как и прежде, жив и даже здоров, и напоминал вождям, что заключенный между ними договор вечен. И вожди, уже двадцать раз проклявшие час, когда их дернуло заключить договор с мертвецом, снова подчинялись — один за другим.

Но падре Хуану Диасу было не до того: вместе с пополнением прибыл и человек из Ватикана — бодрый, энергичный и веселый.

— Что, святой отец, много эта жирная сволочь золота загребла? — по-свойски мотнул головой в сторону распродавшего весь запас индульгенций францисканского брата Педро Мелгарехо.

— Не жаловался… — осторожно заглянул в холодные умные глаза падре Диас.

Он уже встречал эту странную смесь панибратства и холодного ума, а потому старался близко к себе не подпускать — себе дороже выйдет.

— И казначея, как я вижу, пропавшая королевская пятина не слишком беспокоит? — хохотнул «гость». — Чуть ли не в друзьях у Кортеса.

— Я не влезаю в отношения казначея и генерал-капитана, — снова уклонился от навязчивой фамильярности падре Диас.

Ватиканец мгновенно что-то переценил и тут же стал сосредоточенным и даже, пожалуй, жестким.

— Ну, а задание Ватикана вы исполнили?

— Почти, — глотнул падре Диас. — Но к отчету я пока не приступал.

— Думаю, два дня вам хватит, — сухо бросил гость и мгновенно потерял к собеседнику всякий интерес.

Падре Диас взмок и, проводив уходящего посланца Рима тоскливым взглядом, сорвал с плеч котомку, вытащил распухшую от вставок из индейской бумаги «амаль» книгу путевых записей и принялся судорожно оценивать, что из этого колоссального богатства можно включить в отчет.

«Расчеты, доказывающие, что эта земля, вопреки отредактированным «сверху» штурманским картам, — не Индия?»