Юрий Смолич - Мир хижинам, война дворцам

Ах да, — народ!

А что такое, собственно говоря, народ? Социологический термин или только обиходное понятие?

В детстве маленькому Мише Грушевскому папа с мамой всегда толковали, что народ — это простолюдины: извозчики, дворники, горничные, ну и, понятное дело, мужики, из которых и берутся все эти горничные, извозчики, дворники. Грушевского, когда он был еще маленьким Мишей и приезжал летом в Китaeв под Киевом, даже тянуло к этим простым людям, мужичкам: от них вкусно пахло ржаным хлебом, который дома не подавали к столу, а от женщин — парным молоком, кроме того, они пели прекрасные, трогательные песни — о любви и горькой доле. С парного молока и песен, собственно, все и началось: гимназическое украинофильство, студенческое укpaинствo, профессорское украиноведение. Так и пошло: нация, освобождение нации, возрождение нации, в прошлом — казацкой, a теперь — крестьянской, которой, кстати сказать, весьма к лицу оказалось бы снова вырядиться в старинные живописные казацкие одежды. Ах да! В народе есть еще и рабочие. Те, которые работают у машин — на мельницах, на спиртовых и сахарных заводах. Но, простите, какие же это рабочие? Это те же крестьяне, из–за нищеты ушедшие на заработки, и мечтают они об одном: возвратиться домой, разжиться земелькой, сеять рожь и пасти коров. Есть, правда, еще рабочие на больших металлургических заводах, в шахтах, рудниках, — они изнывают от жары у всяких там домен, долбят кайлами уголь, ползают на животе, таща на себе санки с породой. Этих рабочих Грушевский видел на картинках — в разных специальных изданиях. Но, побойтесь же бога, разве это украинский народ? Доказано уже и другими солидными авторитетами, да и самим профессором истории Грушевским, что эти рабочие — пришельцы: кацапы, татары и всякий прочий сброд. Если и случится среди них выходец из украинского села, то непременно отступник: уже русская «косоворотка» сменила на нем родную вышитую сорочку, а на ногах у него «сапоги со скрипом»… Да еще возьмет в руки русскую гармошку, нахлещется русской водки и начинает болтать по–кацапски! И поют такие уже не думу о Морозенко, а песню о Стеньке Разине и танцуют не украинский гопак, а русский трепак! Перебежчики, ренегаты — «пролетариат без роду и племени, которому, кроме цепей, нечего терять». Этих перерожденцев, этот плод коварной русификации, пускай забирают себе с дорогой душой русские великодержавники. Украинский крестьянин — это не бродяга–батрак, а тот, кто сидит на своей земле и крепко за нее держится. Он народит новое поколение, которому национальное украинское государство необходимо для того, чтобы защищать его собственность, расширять эту собственность, чтобы обогащать их — мужицкую нацию, нацию крепких, на собственной земле мужичков… Пусть себе немцы, французы, англичане как знают; пускай у них будет и «буржуазия» и «пролетариат», но на Украине, в силу исторических обстоятельств, должна, быть только нация и никаких особых «классов»! Dixi [17] Я сказал ( лат. ). : украинского пролетариата нет…

Профессор Грушевский смотрел через окно на улицу и фыркал на русское великодержавничество — то сердито, то со злорадством: ведь великодержавная политика льет воду на мельницу милого его сердцу украинского национализма…

3

А в это время по улице как раз шел пролетариат… Тысячу дней длилась кровопролитная война. Десяткам миллионов людей дали в руки оружие и приказали убивать других людей. Миллионы были уже убиты — молодежь, надежда народов. Кровь оросила земли Европы от Балтийского до Черного моря, от Атлантического океана до океана Индийского, от Альп до Кавказского хребта. И кости миллионов уже сгнили. Но горе, несчастье, голод и нищета переполнили чашу страданий тех, кто еще жил на этих многострадальных землях. Мужчины убивали друг друга, матери и вдовы изнывали в тоске, сироты умирали от голода, молодожены не зарождали новую, молодую жизнь. Мрак смерти навис над тремя континентами. Солнце всходило и заходило в кровавом тумане. Людей уничтожали бомбами, пулями, ядовитыми газами, давили землей и топили в воде. Казалось, человечество сошло с ума и решило пожрать самое себя.

Нет, не человечество! Это было преступлением тех, кто искал господства над человечеством. Воевали правительства, а погибал народ.

И народы сказали: «Долой войну!»

И призыв к единению народов, через головы правителей, прокатился по всем странам, изнывающим в безумии кровавой резни…

В тысяча первый день войны возникли демонстрация протеста на улицах Лондона и Берлина, Праги и Будапешта, Рима и Стамбула, Софии и Бухареста.