Юрий Смолич - Мир хижинам, война дворцам

Ночь только начиналась — недавно пробило двенадцать, и в широко раскрытые окна щедро вливались вечерние ароматы киевских парков: одуряюще пахла маттиола, за сердце брали церковные благовония левкоев, белый табак дурманил сладко и снотворно.

В зале были пригашены огни: верхний свет — хрустальные люстры — выключен; тяжелые, старинной бронзы, под китайскими колпачками, настенные бра горели через одно; абажуры на высоких торшерах направляли яркий свет только на пол — на мозаичный, шестнадцати сортов дерева, паркет.

Сиреневый зал поражал пышностью и богатством.

Таких залов во дворце было двадцать два — всех цветов радуги и всех стилей — от ренессанса до модерна. Залы шли анфиладой — раскрытые двери позволяли видеть их все насквозь. Но сегодня двери были плотно закрыты.

Дворец принадлежал Терещенко. В Киеве Терещенко имел еще три дворца: интимный, музейный и деловой, а этот именовался «фамильным». «Фамилия» Терещенко брала свое начало от старшины лохвицкого полка Терешка, только и имевшего за душой, что жупан да саблю; зато потомок его, нынешний министр Временного правительства, владел многими сахарными заводами на Украине и подавал сахар к чаю немцам, французам и англичанам. Говорили, что Терещенки могут купить всю Украину и еще останется на «сороковку», чтоб распить магарыч.

Они сидели сейчас — трое и трое — главари, по сути дела, одного лагеря, однако конфликт между ними неожиданно зашел слишком далеко: Временное правительство не давало согласия на создание украинской армии, а Центральная рада самочинно ее формировала; Временное правительство категорически возражало против автономии Украины, а Центральная рада самовольно ее провозгласила.

Впрочем, Грушевский, Винниченко и Петлюра в этот момент были исполнены сознания своего превосходства — перевес безусловно был на их стороне. Наступление Керенского провалилось: шестьдесят тысяч погибло, двести пятьдесят тысяч солдат попало в плен.

— Нельзя ли закрыть окна? — попросил Церетели, — Беседа предстоит сугубо конфиденциальная.

Терещенко нажал грушку у торшера — бесшумно, на мягких лосевых подошвах вошел фрачный лакей с осанкой дипломата, закрыл окна, опустил тяжелые парчовые шторы и щелкнул выключателем. В тот же миг вверху чуть слышно загудело и по залу зашелестел ветерок; вентиляторы колыхнули абажуры торшеров. Но воздух был жаркий; и струи его напоминали дыхание сирокко.

Договориться с Временным правительством необходимо было и Центральной раде: в городе становилось неспокойно — возросли продовольственные трудности, по любому поводу вспыхивали забастовки.

Керенский сунул палец за взмокший воротничок.

— Товарищ Петлюра! — произнес Керенский и встал. — Украинизированных войск и Виннице, Жмеринке и Проскурове стоит пятьдесят тысяч. Их необходимо бросить на участок Збраж–Склат. Надо создать заслон против наступления австро–немцев! Этого требует генерал Корнилов, командующий армией прорыва, этого требует генерал Брусилов, главковерх. Этого требую, наконец, я — военный министр.

Петлюра тоже встал. Не потому, что для него — генерального секретаря по военным делам автономной Украины — военный министр всероссийского правительства был лицом начальствующим: автономия не была принята, и Керенский его полномочий вообще пока не признал; а тому же оба военных министра не имели никаких воинских чинов, будучи заурядными «земгусарами». Петлюра встал, зная, что стоя выглядит импозантнее и что таким образом ему легче сохранять престиж.

Петлюра сунул большой палец правой руки за борт френча и с апломбом ответил:

— Господи министр! Украинское войско должно стоять на подступах к украинской столице. В настоящий момент первая его задача — охранять страну от орды бегущих с фронта разгромленных армий.

Это был вызов.

Керенский тоже сунул руку за борт френча.

Они стояли друг против друга — оба сухопарые, оба слегка сутулые, оба совершенно одинаково одетые, точно пара близнецов у небогатых родителей: желтые краги, широченные бриджи, белые воротнички и красные галстуки. Только один — Керенский — был рыжеват и стрижен ежиком, второй — Петлюра — рус и причесан на пробор. Но поза обоих — правая рука за бортом френча, голова гордо откинута назад — как бы стирала это небольшое различие во внешности. Сейчас они были похожи как две капли воды.

— Вы проповедуете раскол перед лицом государственной опасности! — прошипел Керенский. — Это преступление против свободы и революции!