Юрий Смолич - Мир хижинам, война дворцам

— Выхода нет… — так же угрюмо промолвил Ростислав.

Марина кинулась к нему и обняла:

— Ростик! Милый… Бедный! Что ты!

Ростислав отстранил сестру, в глазах у него блеснула слеза.

— Не надо, Маринка… Оставь меня… Я — дрянь. Меня не надо жалеть.

Но сестра прижималась к нему, обливая слезами его заплаканное, в грязных потеках лицо.

Александр прорычал из своего угла:

— Убирайся, Маринка! Прекрати бабские истерики! Ему больше ничего не остается…

Тогда Марина и в самом деле впала в истерику. Она вскочила, и стала перед младшим братом:

— Каин! Недаром весь город тебя знает как черносотенца! Ты готов даже родного брата, толкнуть и могилу! Делай же свое черное дело, палач! Дай ему скорей свой кровавый пистолет. Ну! Чего ж ты сидишь? Отдай ему свой браунинг с монограммой от проститутки Матильды!

— Дура! Не твое дело — Матильда!

— Нет! — рыдала Марина. — Давай сейчас же! — Она вцепилась в брата и дергала кобуру с пистолетом.

— Пусти! — вырывался Александр. — Идиотка! Задрипанная украёнка! Гапка неотесанная!

— Дети! — взывал Гервасий Аникеевич. — Перестаньте! Такое горе, а вы…

Александру наконец удалось вырваться из рук Марины. Он отошел в другой угол и загородился стулом.

— Не дам я ему своего пистолета. Не хватало еще, чтоб он застрелился из моего пистолета, зарегистрированного в штабе, — мне же и отвечать!

— Подлец! — кричала Марина. — Тогда стреляй сам. Убей родного брата собственной рукой! С тебя станется!

— Пускай вешается или бросается из окна! — кричал Александр. — А моего пистолета я ему не дам!

— Остолоп! Оболтус! — вышел из себя отец. — Я своими руками выброшу тебя с балкона! — Он снова остановился перед портретом.

— Мать! Погляди, что за детей ты породила! Прокляни их на том свете! — Он схватился за голову, упал на стул и ударился головой о стол. — Нет, нет! Это все я, это я воспитал таких обормотов из тех славных мальчиков, которых ты мне оставила! Прокляни меня! Будь я проклят! Дети, кляните, кляните меня — это я, ваш отец, негодяй!

— Отец! — тихо сказал Ростислав. — Не надо. Я один виноват. Я и буду отвечать.

Он поднялся. Он хотел идти. А куда, он не знал.

Марина снова кинулась к нему и повисла у него на шее:

— Ты никуда не пойдешь! Мы тебя, спрячем!.. Отец! Прикажи Александру одно: пусть никому не говорит, что Ростислав здесь. Больше ничего нам от этого кретина не надо!

— Сама — дрянь!

Но тут уже Гервасий Аникеевич взбеленился:

— Молчать! Я приказываю! Я — отец! Иди вон и — ни слова, слышишь, нигде ни слова о Ростиславе.

И тут же снова схватился за голову и застонал:

— Что же делать? Хоть бы остальные дети были как дети! А то ты — тоже! Ты — тоже! — закричал он теперь на дочь. — Ты тоже до добра не доведешь с твоим идиотским украинством! Ты тоже становишься на путь измены родине!

Марина дерзко огрызнулась:

— А что ж — лучше быть такой, как твои сыновья? Как ата размазня, — она кивнула на Ростислава. — Раз в жизни поступил как мужчина, а теперь не знает куда деваться! Или — как этот архаровец, готовый потопить в крови родной народ, и даже мать свою, — я уверена, если б мама была жива, убил бы ее за то, что пела над его колыбелью украинские песни!

Марину трясла настоящая истерика:

— Все вы — выродки! Черносотенцы! Контрреволюционеры!..

Старый лекарь Гервасий Аникеевич Драгомирецкий склонил голову на руки и тихо заплакал. Слезы капали из его глаз прямо на скатерть, плюшевую, с шелковой сеткой, которую вышивала собственными руками покойная госпожа Драгомирецкая… Что же делать? Как быть? Как вообще жить дальше на свете? Трое детей у него, и все вышли такими разными. А он сам — сам он тоже… разный. Положа руку на сердце: Ростислав ведь, по существу, поступил, пожалуй, достойно. Но прав и Александр: офицер обязал выполнить приказ и отдать жизнь за отечество. Однако верно говорит и Марина: все то, что как будто правильно, на деле — бесчеловечно. Какая проклятая жизнь!.. Революция, контрреволюции, патриотизм, интернационализм! Украинская нация, русская великодержавность, матушка Россия, ненька Украина! Партии, программы да еще классовая борьба! Господи боже мой! Классовой борьбы, уж извините, он не допустит! Однако что же теперь делать? И что будет дальше? В России — двоевластие, на Украине — безвластие, а в семье Драгомирецких — полный бедлам! Дайте же наконец Гервасию Аникеевичу покой: ведь он только врач, слышите — врач, его дело лечить людей и вырывать их из когтей преждевременной смерти!