Юрий Смолич - Мир хижинам, война дворцам

Тут воспоминания Данилы прервались — снова мысль о предстоящей ночи обожгла его еще пуще, чем прежде. А Харитон с Флегонтом уже подтрунивали над его рассеянностью: в одном дворе вместо «прошу вас покорно на первую чарку по случаю моей женитьбы» он ляпнул «по случаю отцовской женитьбы», а в другом на удивленный вопрос, на ком же он женится, ответил: «С Харитоном на Донетчину».

На Донетчину теперь, видно, придется ехать непременно. Дом у Брылей — только комната с кухней, и в ней двое стариков, сестра Василинка да еще трое малышей. А у Колиберды — кухня и комната, и в них тоже старики и кроме Тоськи еще шестеро детей, вповалку на полу. Конечно, пока лето, молодые смогут побыть и в беседке; «беседкой» назывался сторожевой шалашик, сооружённый Данилой на картофельном поле, чтобы свои и колибердовские малыши не обнесли единственную на обе семьи яблоньку. Ну а когда зима подойдёт? Куда тогда деваться?

Заботы сразу нахлынули на молодого мужа, хоть и был он пока еще женихом.

У Тоськи вот нет на зиму пальтишка. Девкой, известное дело, отсиживалась дома, а станет молодухой — как быть? Если, скажем, понадобится что по хозяйству или захочется просто покрасоваться перед людьми — пусть видят, какая ты есть и как угождает тебе и заботится муж.

— Эх! — хмуро буркнул Данила. — Бедному жениться…

— И ночь коротка? — сразу коварно откликнулся Харитон.

Но Данила только сердито отмахнулся:

— Я о том, где же мы с Тоськой жить теперь будем, хлопцы?

— А знаешь, — вдруг заявил Флегонт. — Я уже подумал об этом. Видно, придется мне из комнаты перейти к маме в кухню, а вы с Тоськой расположитесь пока в моей комнате…

Данила еще не успел оценить великодушие Флегонта, а Харитон уже сердито кричал:

— Ну уж это ты брось! Дружбу, пожалуйста, не перебивай! Мы с Даньком давно порешили вместе податься на «Марию–бис»!..

Они стояли втроем — Данила, потрясённый, Флегонт возбужденный и Харитон сердитый — на пыльном пустыре, у забора городского ипподрома, превращенного в дни войны в учебный военный аэродром. И все вокруг — и этот печерский пустырь, и гнилой, зеленозамшелый забор, — все это было хорошо знакомо с детства, все это были родные, самые дорогие сердцу места: милая, сладкая родина! Тут, малышами, топтали они босиком подорожник и лебеду, играя в «матку и сынка» или представляя «хунхузов» и «русско–японскую войну». Тут же, когда подросли, приникали они к щелям забора, завистливо глядя, как гимназисты гоняли огромный кожаный мяч, такой мяч, который печерской голытьбе и во сне не мог присниться: футбольный кожаный мяч стоил тринадцать рублей пятьдесят копеек в спортивной лавке Орта на Прорезной! Четырнадцатого августа 1909 года, перед началом занятий в учебных заведениях, здесь об эти самые доски гнилого забора Данила набил Флегонту на лбу огромную шишку — Флегонт впервые появился тогда перед приятелями в гимназической фуражке и, таким образом, переметнулся в непримиримо враждебный лагерь гимназистов, реалистов и кадетов — в панский выводок, в класс аристократии…

— Спасибо! — понуро и неловко промолвил наконец Данила. — Это ты, конечно, того… по–дружески, но… видно, я двину–таки на шахты с Харитоном…

Впрочем, Флегонт уже и не слышал этого ответа. Иные мысли захватили его на этом пыльном пустыре, через который входили они в жизнь, у старого забора, который ведал все их радости и печали, с тех пор как они себя помнили. Как раньше, бывало, завладели здесь Флегонтом мечты, только уже не детские, хоть и не ясные до конца, хоть и продолжающие их давние, наивные детские фантазии… И Флегонт возбужденно стал вслух делиться с друзьями со всем жаром юного мечтателя.

Он говорил, что все это теперь ненадолго — и Даниле околачиваться неведомо где, неустроенным с молодою женою, и Харитону скитаться по шахтам Донетчины, и вообще вся эта бесприютность бедницкого житья–бытья. Все должно пойти по–другому: ведь со старым режимом покончено, и пришли Свобода! Равенство! Братство! И путь в широкую жизнь теперь открыт для всех. Были бы у человека сила, смекалка, энергия и — творческий экстаз. Так он и сказал, не заботясь, чтобы друзья его верно поняли: да, да, — творческий экстаз! Ведь на земле должен наступить рай! Каким он будет, этот рай, Флегонт не мог сказать точно, потому что и сам не умел еще его ясно представить. Но он был совершенно уверен, и «будьте уверены, хлопцы, и вы, что наступит этот рай, и вот увидите, очень скоро».

Все это были удивительные слова, они глубоко волновали всех троих собеседников и поднимали со дна души веру — хоть им и неясно еще было, во что именно следует верить…