Владимир Беляев - Кто тебя предал?

При поддержке западных реакционных кругов доживающие свой век на чужбине отцы-униаты выступают с заявлениями о том, что уния — это будто бы исторически сложившийся союз церквей, который был насильственно разорван коммунистами вопреки интересам украинского населения. Подвизающийся ныне на Западе сподвижник Шептицкого Иосиф Слипый, возведенный папой римским в сан кардинала, произносит воинственные речи, не скрывая своей злобной ненависти к Советскому Союзу. Не скрывает он и того, что ставит своей целью отторжение Украины от братской семьи народов нашей страны.

Бывшие униатские иерархи пытаются установить контакты с людьми, некогда поддерживавшими униатскую церковь, стараются разыскать старых священнослужителей, оставшихся на украинской земле. В нашу страну зачастили под видом туристов агенты унии, подстрекающие верующих к тому, чтобы нелегально создавать униатские общины, поднимать свой голос за восстановление этой церкви на Украине. Они не гнушаются подкупом, шантажом, запугиваниями людей, любыми средствами, которые всегда применяли в своей деятельности. Одним из таких агентов был и католический священник Бернардо Винченцо, которого униаты использовали в своих целях. Он слишком поздно узнал о преступной роли унии, особенно в годы Великой Отечественной войны. А когда узнал, обратился ко всем верующим, предостерегая их, «чтобы они никогда не дали себя втянуть в грязные политические авантюры».

Да, прошлое надо знать. Ради настоящего и будущего. Ради того, чтобы никого не могли обмануть елейные речи духовных пастырей, твердящих о любви к ближнему, о христианских добродетелях, но в то же время предающих свой народ, оправдывающих кровавые преступления, осеняющих крестом бандитов и убийц. Об этом напоминает книга Владимира Беляева, прямо называющая тех, кто предал Иванну, тысячи ее сверстников и сверстниц, память о которых служит нам сегодня предупреждением и предостережением.

А. Белов

Мы должны были выехать на попутной трофейной машине в Рава-Русскую. По непроверенным, правда, данным, там находился большой концентрационный лагерь, созданный гитлеровцами.

Как и обычно перед новой поездкой, я заполнил свой потертый ленинградский портфельчик: фотоаппарат «ФЭД», два неисписанных блокнота, баночка чернил для вечного пера «Пеликан», купленная уже во Львове, и тяжелый немецкий пистолет «вальтер» с двумя запасными обоймами — все нехитрое походное имущество военного журналиста.

Спускаясь по улице Сикстусской в центр города у недавно разминированного почтамта, я услышал заунывное церковное пение. Осенний ветер разгулялся над седыми холмами старинного города с такой силой, будто пытался раскачать его древние башни и колокольни. Ветер рвал тугое полотнище алого знамени, недавно вновь поднятого на флагштоке городской ратуши, охраняемой двумя гордыми каменными львами.

Я не обратил поначалу внимания на церковное пение, свернул направо и добрался узкими улочками до Академической тополевой аллеи. И тут впервые увидел человека, который впоследствии помог мне приобщиться к тяжелой и весьма запутанной трагедии.

Худощавый, сгорбленный старик в летнем белом пыльнике, надвинув на лоб старомодную соломенную панаму с засаленной лентой, медленно брел серединой Академической аллеи по направлению к Оперному театру.

Ветер обрывал последнюю листву с оголенных тополей, швырял под ноги старику жесткие листья и гнал их к поблескивающему вдали памятнику Адаму Мицкевичу. Шагах в двадцати от старика ленивой походкой, то и дело заглядываясь на свежевыкрашенные вывески недавно открытых магазинов, шел коренастый человек средних лет в форме железнодорожника.

Казалось, ему нет никакого дела до бредущего впереди дряхлого старика. Только перехватив острый, пристальный взгляд, брошенный железнодорожником на человека в белом пыльнике, я насторожился.

«Следит,— подумал я. Для чего?»

Я мог бы пересечь Академическую и пройти по улице Фредро к Губернаторским валам, к зданию облисполкома. Но интуитивно свернул налево и пошел по мокрому тротуару к гостинице «Жорж». Вдали я увидел множество развевающихся по ветру . хоругвей, отчетливо услышал церковное пение, то затихающее, когда переставал дуть ветер, то возникающее с новой силой, когда хоругви вздымались выше. Перед гостиницей на сравнительно широком тротуаре собралась толпа зевак.