Вероника Тутенко: Дар кариатид

От сержанта Петра Санникова, возившего продукты в госпиталь, можно было ожидать любой проказы. И прозвание у него было соответствующее. Соловей-Разбойник. То ли потому, что родом он был с солнечных курских просторов, где в смешанных лесах, соловьи — нет голосистей. (А насвистывать да песни горланить Петруша — мастак). То ли за веселые выходки, без которых и самому затейнику, и его товарищам было бы уже и не по себе как-то… «Разбойник он разбойник и есть», — только поднимали и опускали руку после очередной его проказы. В самом деле, не было б на войне таких, как Петруша — смерть да смерть кругом, хоть живьем в могилу ложись. А рассмешит, так и солнышки в мыслях заплещутся, как в мирное время. И забудешь, что каждый новый бой… он может быть последним. Даже, когда до Берлина — только руку протяни.

Может, потому-то и обходят сержанта Петра Санникова пули стороной, что сама его улыбка Смерть пугает. И смех колокольчиком, и кудри золотистые. Красив парень, статен. Куда тут Костлявой Старухе подступиться.

На фронт добровольцем пошел, совсем ещё мальчишкой. Как говорят о таких, молоко на губах не обсохло. Да и теперь двадцати ещё не исполнилось. Но с таким хоть в разведку, хоть в разгул. Не подкачает.

Только старший сержант Валентина Евдокимова отнюдь не находила розыгрыши Петруши забавными. «Шут гороховый, да и только. Нашёл время шутить», — морщила она веснушчатый нос.

Вокруг только посмеивались. То, что Петруша неровно дышит к старшему сержанту, не было секретом ни для кого, кроме, пожалуй, самой Валентины.

Нахмурилась она и в этот раз, когда Петруша вошел в столовую с большим коричневым чемоданом. От взгляда парня не укрылось, что Валентина стала быстрее намыливать посуду, и он пошёл в атаку прямо с порога.

— Валь, а хочешь обновку красивую? — хитро прищурился Соловей-Разбойник. — С кружевами!

Валентина подняла голову от таза с водой, и встретилась взглядом с Петрушей.

— А что попросишь за это? — недоверчиво прищурилась старший сержант.

— Поцелуй! — порозовел паренек.

— Ишь ты! — сдвинула брови Валя. — Молоко на губах не обсохло. А туда же! Поцелуй! Да этих тряпок сейчас в каждом доме — заходи, бери, сколько хочешь!

— Ну, как хочешь! — с деланным равнодушием пожал плечами рыжий солдат и направился с чемоданом к двери.

Остановился у порога. Обернулся.

— А то, может, хоть, посмотришь?

Валентина прикусила нижнюю губу. Соблазн заглянуть в чемодан из какой-то невиданной кожи был велик. Умеет, умеет Петруша разжечь любопытство. А возмужает немного — скольким голову вскружит. Уже сейчас по нему видно.

— Ладно, открывай свой чемодан. Показывай! — соблаговолила солдатка, все еще недоверчиво косясь на чемодан.

Петруша — озорник известный. Кто знает, не выпрыгнет ли из этого чемодана огромная жаба?

Но Петр не обманул.

На дне чемодана розово-белой пеной вздымались кружева.

— Ой! — обомлела Валентина. — Это что свадебное что ли?

— Зачем свадебное, — солнечно повел бровью Петруша. — Каждый день одевать можно.

Валя приложила к застиранной солдатской форме шелковый, отделанный кружевом наряд.

Розовато-белая пена освежала дубленную боями солдатку, делала её нежнее, почти беззащитной.

— Хороша! — похвалил Петр.

Валя аккуратно сложила наряд, с досадой взглянула на Петра.

— Как приду в таком на танцы… — предвкушала она.

Воображение рисовало ей райцентр и клуб, таким, каким он был до войны. И, конечно, баян. Но только песни другие играют теперь гармонисты.

— А поцелуй? — напомнил Петр уже без смущения.

— Вот окаянный! — чмокнула его в щечку Зоя. — Нет бы, просто так боевому товарищу сделать подарок. Так он: поцелуй!

Но самым обидным оказалось то, что после ужина в такие же платья нарядились ещё три-четыре однополчанки, в том числе и Зоя, ещё не простившая Валентине обиду. Об этом говорило и то, с каким торжествующим видом она во всеуслышание сообщила, что платье ей подарил Петруша. И наверняка, не просто так, а за поцелуй. Иначе, что бы Зоя так расхвасталась. Она-то думает, ей, Вале, есть до этого хоть какое-то дело. Нет! Никакого! А платья-то красивые. За такие и поцеловать не грех.

И Валентина, выступая перед столовой, где курили после ужина однополчане, затянула частушки.

Дядя Ваня, один из самых пожилых в части солдат, понял это, как намёк, и сбегал за гармонью.

Петруша подхватил куплеты, петушком обхаживая неприступную Валю.

Пел он не то, чтобы хорошо, но с душой. Однако сильный грудной голос Валентины почти заглушал его басок.