Хидыр Дерьяев - Судьба (книга четвёртая)

— Понятно: народа… Но…

— Поймите и основное: поскольку власть у пас народная, то и желание парода не может быть беззаконным. Всё!

Клычли ушёл, а Сухан Скупой постоял, глядя ему вслед, повздыхал, пытаясь уразуметь сказанное. Но мысли вертелись, как разрубленные лопатой земляные черви, и Сухан поплёлся туда, где раздавались ликующие голоса новых хозяев земли.

— Вот она, моя землица, Сухан-ага! — во весь рог до ушей улыбался чабан Сары. — Крутилась-вертелась, а в конце концов ко мне вернулась. И отец мой на пей работал, и дед работал. Нынче моя очередь настала холить её, а?

Сухан Скупой, не останавливаясь, плюнул:

— Тьфу!.. Пусть она будет харам, нечистой! Пусть зарастёт сорняками и солончаки её иссушат!..

Аннагельды-уста, указывая на межи, объяснял председателю комиссии:

— Этот участок — моя земля, которую я продал. Я рад, что она вернулась ко мне, спасибо вам. Остальное мне не нужно: не под силу обработать столько.

— Если не берёшь, отдай мне! — подоспел Сухан Скупой и кинулся обнимать Аннагельды-уста.

Старый мастер едва устоял на ногах от толчка, отстранил от себя Сухана Скупого.

— Не я распоряжаюсь. С комиссией говори.

Сухан Скупой припустился за комиссией, голося:

— Аннагельды не берёт!.. Моя земля!.. Я беру!

Ему строго сказали, чтобы он не путался под ногами и не мешал, что его земля — это тот надел, который ему выделен, другой нет и не будет. Сухан Скупой рухнул на колени, принялся бить руками по земле.

— Вай, грабители!.. Вай, убили среди бела дня!.. Горе!..

Он набирал в ладони землю и тёр ею своё лицо, снова набирал и снова тёр, причитая, плача, размазывая по щекам грязь.

Люди обходили его, как зачумлённого.

После раздела земли Сухан Скупой вернулся домой как бы не в себе. Не отвечая ни слова на встревоженные расспросы жены, лёг вниз лицом у правой стены кибитки и замер.

— Не лежи так, отец! — пыталась растормошить его жена. — Нехорошо так лежать. Будто траур по ком-нибудь справляешь. Накличешь беду на наш дом. Вставай, выпей чая!

Но Сухан Скупой не подавал признаков жизни до самого позднего вечера. И лишь когда совсем стемнело, сел на корточки и, размазывая по грязному лицу слёзы, принялся жаловаться на несправедливость судьбы.

— Много несправедливости пришло, а ты ещё сам из плохого самое чёрное выбираешь, — упрекнула жена. — Зачем лежишь, словно в доме покойник?

— Ушла землица, ушла кормилица! — стонал Сухан Скупой и раскачивался из стороны в сторону. — Из поясницы сила ушла, из головы — разум… Что делать мне, что мне делать?..

— Земля ушла — скот остался, — резонно заметила жена. — Всё равно ни разу в жизни не сеял ты и не пахал. На что тебе земля?

— Ай, женщина!.. У лисы враг — её шкура. Я лисой стал. Не будь моей шкурой! Выведут на базар и продадут… продадут… Всю жизнь я по капле, по ложке собирал добро, копил. Почему должен выливать его мисками?

— Не у одного тебя, отец, отобрали землю. У Бекмурад-бая взяли побольше, чем у тебя, а ему это — как блоха собаке. Нисколько даже, не переживает, потому что умный человек. Коня оседлал, нагрудником украсил и поехал куда-то. Специально для людей на коня богатый нагрудник надел! Садись и ты, отец, на своего ишака, поезжай в пески, отведи душу на воле. Ишак-то вон совсем истомился, даже корм не жрёт.

— Ай, женщина!.. В пески поеду — где оставлю свою голову? От чёрных мыслей голова разваливается, как изопревший хурджун. И в песках от дум не спасусь…

— Что поделаешь, отец. Не только у тебя хурджуи развалился. Утешай себя мыслью, что коли просо просыпалось, то хоть куры сыты будут.

— Не просо, женщина, не просо! Что ты мелешь глупым языком! Золото просыпалось! Серебро!

— Успокой свою печень, отец. Неправедное добро никому не пойдёт впрок. Все эти негодники, что тебя обидели, и семьи их сиротами проведут свою жизнь у семи дверей, подаяния просить будут.

— Сухой корки им, проклятым, не дам, — ярился Сухан Скупой, всхлипывая. — Собаками травить буду!

— И правильно сделаешь, отец, правильно сделаешь, — поддакивала жена.

Сухан Скупой не сомкнул глаз до утра. Перед самым рассветом сходил на двор по нужде, кутая лицо халатом, чтобы не узнал кто-нибудь из ранних соседей. И снова плотно улёгся у стены.

Им овладела навязчивая мысль, что все люди радуются его горю… Когда до него доносились песни и смех работающих в поле, он скрипел зубами и умолял аллаха обрушить небо на землю. Он не смотрел в лицо тем, кто заходил в кибитку, чтобы не увидеть злорадства соседей. Если жена оставляла дверь открытой, он торопливо захлопывал её. Сухан Скупой стал мрачным затворником, и даже дети испуганно сторонились его, старались поменьше бывать дома.