Аркадий Савеличев - Савва Морозов - Смерть во спасение

— Николаша, я приду сейчас к тебе в подвал с одним хорошим знакомым?

— Хорошо, дядюшка, — без лишних слов, да, видимо, и из осторожности, односложно согласился Николаша.

Когда они черным входом спустились в подвал, там уже был зажжен свет. Племянник стоял с маузером в руке и целился в мишень. изображенного жандарма!

— Славно, — восхитился Бауман, видевший такую открытость впервые.

— Обычное дело на досуге, — подал племянник руку. — Николай Шмит.

— Николай тоже, — крепко пожал руку Бауман. — Выходит, мы оба Николаи, и оба — немцы?

— Да как сказать.

— Ничего и не надо говорить, — остановил эти церемонии дядюшка. — Вы тут знакомьтесь, аяк матушке поехал. На рысаках, разумеется. Мария Федоровна не любит наши нищие променады.

Насмешка предназначалась явно для племянника, но тот стерпел. С дядюшкой не поспоришь.

Матушка Мария Федоровна была на молитве. Пришлось с ее монашками время коротать. Все старые крысы, заседелые. Тех, кто был помоложе, матушка по чьему‑то навету выпроводила за порог. Скукотища. Не прежние времена, когда на задворках, в дареной мастерской, бузотерил Левитан. Да и братец Сергей — к матушке только на поклоны является; и прежде‑то был тюфтя-тюфтей, а теперь какие с ним разговоры, если и объявится?

Право, от скуки даже матушке обрадовался. Почти искренне припал к руке:

— Рад видеть вас в здравии, матушка!

— Так уж и рад? — И после молитвы не подобрела она. — Что у тебя на фабриках деется?

— А что, матушка? — понял он, что душеспасительного разговора не получится.

— Газетки, бумажонки, какие‑то листовки! Днесь звонил мне владимирский губернатор, жалился: вот-вот бунт у тебя грянет! А ты в Москве с артисточками забавляешься?

— Какие артисточки, матушка? — потешно ужаснулся он, вспомнив Татьяну Леонтьеву.

— Кобенистые, какие же еще!

Шептать‑то матушке шептали на ухо, да и сами мало что знали. Он примирительно надумал:

— Но коль ваша, матушка, правда, я сейчас же еду в Орехово. Кто его знает! Сорок тысяч рабочих.

— Фабра! Она такая. Поезжай, коль не шутишь.

— Какие шутки, матушка! Под вашу молитву и еду на вокзал.

Она не поскупилась, несколько раз двуперстно перекрестила его.

По дороге, в роскошном персональном купе, его одолевали невеселые думы. Даже добрая закуска в рот не шла. Мало родичи, так, видать, и владимирские жандармы под рукой полковника Буркова славное дельце сварганили.

Он уже давненько начал подстраховываться: ничего лишнего в кабинете не держал, даже письма слишком болтливого Алешки Пешкова. У кого‑то были же запасные ключи? Может, даже и у этого пропойцы, капитана Устинова? Хорош, когда пьет за хозяйский счет, а как протрезвеет без опохмелки.? Кое‑кто по мелочам пропадает, но и листок «Искры», залетевший как‑то в кабинет, — не ветром ли душеспасительницы Севастеи? — ведь тоже внезапно исчез. Может, уже во владимирском досье полковника Буркова? Наверняка и среди конторских служащих есть завербованные шпики.

Нашли революцьонера!

Бездельников он и среди рабочих не терпел. Третьего дня, и будучи в Москве, телефонировал: двоих пьянчуг немедленно под расчет! Нечем заняться? У него в городке, стараниями Севастеи Ивановой, приличная читальня с библиотекой и «Трактир трезвости» с разложенными на столе газетами и журналами. И больница, и школа. И матушкина богадельня, о которой она так печется. Ладно, пускай старушки замаливают грехи Морозовых, не помешает. За три‑то поколения — не накопить грехов?

Но не бездельников же и убогих старушек ищут? Кроме ткачей, прядильщиц, красильщиков, отделочников и прочего фабричного люда, вокруг таких огромных фабрик немало и разных захожих-прохожих осело. Сбыл с рук Красина, Баумана вот, но ведь шастает из соседнего Покрова еще какой‑то Бабушкин — сукин сын! Этот — не Бауман, в конспирацию играет, а на роже самая отъявленная революция написана. Тоже — возьми пойми себя, Савву Морозова! Откровенных лихих людей он любил, но скрытность не терпел. Какое ему дело до партийных склок? Слава богу, и он знал про разных «большевиков» и «меньшевиков». Морочат православным головы, чтобы денежки из них выколачивать!

Бабушкин, кажется, из гордых большевиков, а тоже за подачкой приходил. Он бабушкину сыну кукиш показал. Одно дело — Борис Савинков, каждый день рискующий своей шкурой, и другое — все эти искровские писаки, во главе с каким‑то жирующим за границей Лениным. Стрелять‑то хоть этот Енин-Ленин умеет?