Все это он узнал уже позднее, в квартире Татьяны Леонтьевой — взбалмошной двадцатилетней дочери якутского вице-губернатора. А пока его встретила сама мадам Жирондель, сорокалетняя молодящаяся француженка, прекрасно говорившая и на английском, и на русском. Видимо, у нее так принято было — ни о чем не расспрашивать. Она, как светская дама, протянула затянутую в перчатку руку и предупредительно сказала:
— Мадам Татьяна ожидает вас. Я не смею вам мешать. Что нужно будет, передадите по внутреннему телефону.
Она провела его на второй этаж, кивнула на затянутую бархатной шторой дверь и неслышно удалилась.
Савва Тимофеевич позвонил. Незапертая дверь сейчас же открылась.
— Входите, — предстала на пороге Татьяна. — Вы точны, как сам Борис.
Это сравнение вызвало у него невольную улыбку.
— Напрасно, Савва, усмехаетесь, — с неподражаемой простотой перешла она на короткую ногу. — Привычка хорошая. В нашем деле даже необходимая.
Она открыто бравировала новым и для нее «нашим делом». Морозов весело поддакнул:
— Да-да, Татьяна. Наше дело — так наше. Я принес пятьдесят тысяч. Пока! Посмотрим, заслуживаете ли вы большего.
— Я не уличная девка, а Борис не карманник с Сухаревки. Он уже на пути в Берлин, надеюсь, миновал русскую границу.
— Вот как! — невольно впадал в ее легкомысленный тон и поживший на свете Морозов. — Выходит, я его заместитель?
— На сегодняшний вечер — да. — Она села за стол не напротив, а рядом. — Не забывайте, что в полночь я тоже уезжаю.
— В Берлин?
— Да. Дальше будет видно. Поспешай, Савва, — и совсем уже на короткую ногу ступила она. — Ты плохо ухаживаешь. Разве такому купцу-молодцу стол не нравится?
— Да куда уж лучше! — искренне заторопился он наливать-разливать.
Небольшой стол сервирован был в лучшем виде. На две персоны, но на две, пожалуй, и ночи.
Однако ж у него‑то в запасе не ночи — часы отходные. Заразившись галопом этой непостижимой петербургской якутки, он и себя гнал в два кнута.
— Еще шампанское?
— Предпочитаю коньяк.
Он налил и коньяку, удивляясь: «Неужели выпьет?»
Она отставила рюмку:
— Под коньяк полагается поцелуй.
Вот как! Он охотно исполнил ее пожелание, волнуясь, как мальчишка. Не находя слов и только приговаривая:
— Да, Танюша! Ты прекрасно устроилась, да!
— В трех‑то не самых лучших комнатах?
— Все‑таки в трех. И гостиная, и кабинет, и-и.
— Спальня, конечно. Что ж ты, Саввушка, смутился?
— Да я, да я тебя знаешь как?.. — схватил он было ее на руки.
— Не знаю, но догадываюсь, — хлопнула она его по рукам. — Всему свое время. Еще коньяку!
— Под поцелуй якутский?
— Дурак! Под парижский.
Париж был не хуже Москвы.
Савва Тимофеевич Морозов, вполне солидный купчина, уподобился волку, утаскивающему в логово несчастную овечку. Одна лишь разница: овечка заливисто хохотала:
— Можно и покрепче, за пятьдесят‑то тыщонок!
Купчина — по-купечески рявкнул:
— За сто!
Овечка протрезвела маленько:
— На жизнь мне хватает отцовского золотишка. А князь Сергей большего не стоит.
— И это тебе известно? — опасливо сбросил он ее на кровать.
— И это, и многое другое. Принеси покурить. — И пока он босиком бегал в гостиную, совсем уже загадочно добавила: — Даже то, что некая Татьяна, на балу у императора избранная собирать пожертвования для манчжурских раненых, выхватит из‑под корсажа кинжал и вонзит его в грудь Николашке, сыплющему на блюдо золотишко. Так мы решили!
От этих слов Савва Морозов заленедел. Ему уже не захотелось грызть лягавшую копытцами овечку.
Отнюдь не овечьим голосом она прикрикнула:
— Ну?!
Все‑таки дочь вице-губернатора. Не с князя ли Сергея пример брала?
Как можно было ослушаться!
Пройдет не так уж много времени, с год всего, как это все и сбудется. Почти.
И званый бал в Зимнем дворце, и сборы пожертвований в пользу покалеченных манчжурских воинов, и сборщицей пожертвований, по указанию Николая, который тайком ухлестывал за петербургско-якутской белокурой бестией, будет назначена именно Татьяна Леонтьева, и смертельный кинжал уже засунут за корсет. Только сам‑то император Николай, по какому‑то внутреннему внушению, на свой бал не явился.
Сдав золотой поднос алчно набежавшим чиновникам, белокурая бестия выбежала на променад-площадку и метнула кинжал в пролет лестницы — мундир охранного жандарма пришпилило к дубовым перилам. Ее гнев списали на необузданный характер. Посмеялись, и только.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу