Всеволод Соловьев - Изгнанник

Племянницу свою Мари она искренно любила и считала ее счастье делом рук своих, а что Мари была счастлива — в этом она не сомневалась. Она видела ее окруженною блеском и роскошью, при этом у нее красивый, умный муж, носящий знаменитое имя. Положим, он не делает особенной карьеры, но он еще молод, неизвестно чем еще кончит, да и, наконец, не всем же быть министрами и посланниками… Гриша здоровый, хорошенький мальчик. Этот Гриша ее крестник и будет ее наследником. Сама Мари такая полная, такая здоровая, никогда ни на что не жалуется, с нею ласкова по-прежнему — какого же еще счастья надо!..

И вдруг Мари явилась перед нею с утомленным видом, побледневшая, как-то особенно порывисто, необычно бросилась к ней в объятья и заплакала.

Мари плачет! Это недаром, она не из слезливых! Не от радости же свидания плачет, прежде и на более долгое время расставались, а она никогда ведь не плакала…

Старушка крепко расцеловала племянницу и тревожным тоном стала ее спрашивать, что с нею такое.

— Я к вам, тетя, прямо с дороги, — начала Мари, удерживая слезы. — вот, как видите, и умыться хорошенько не успела, не успела оглядеться… Мужа не видела… его не было дома, когда мы приехали… А между тем он мог бы быть дома, мог бы нас встретить…

— Так ты из-за этого плачешь? — изумленно спросила старушка, — Бог с тобой, точно институтка! Вернись домой и увидишь, что муж тебя дожидается. Мало ли что его могло заставить выехать… какое-нибудь спешное дело по службе…

— Ах, не то, совсем не то!.. — проговорила Мари. — Скажите, тетя, давно вы его видели?

— На днях как-то заезжал…

— И вы ничего не заметили?..

Графиня задумалась.

— Как сказать, ничего особенного…

— Да вы прямо, прямо мне говорите, не скрывайте от меня, сами увидите, как это важно!

— Да, ну вот видишь ли, он мне все время казался каким-то странным, рассеянный, усталый такой… Бог его знает, я даже признаться, и ждала тебя, чтобы поговорить с тобой о нем. Мне кажется, он нездоров…

— Ну вот видите, сами видите!

— Да что я вижу? Я еще ничего не вижу и нечего тебе пугаться. Если нездоров, устал от занятий, так надо ему полечиться, отпуск взять, что ли, проехаться заграницу. Скажите, пожалуйста, чего это он так рано из Горбатовского уехал?

— Отчего уехал?! Тетя, я запру двери, мне надо поговорить с вами, только чтобы никто, никто не слышал…

— Кому же тут слышать, да если хочешь, я прикажу никого не принимать…

Она дернула сонетку, отдала приказание явившемуся лакею и потом заперла дверь.

— Ты меня пугаешь, мой ангел, что у вас такое? Ума не могу приложить.

Мари кинулась к ней, охватила ее шею руками и снова заплакала.

— А то, тетя, что я очень, очень несчастна…

У нее снова брызнули слезы, и она не могла продолжать.

— Голубчик мой, да что такое? — повторяла графиня, уже начинавшая не на шутку тревожиться.

— Муж разлюбил меня…

Мари быстро вытерла слезы, сделалась вдруг даже как будто спокойной и тихим, но твердым голосом сказала тетке, в чем дело.

Графиня отшатнулась и широко раскрыла глаза.

— Что ты? Что ты? Христос с тобою! — замахала она руками. — Что ты вздор какой говоришь, как тебе не стыдно, одумайся, Мари, ведь ты благоразумная женщина — не ребенок, не девочка!.. Помилуй, мой ангел, я и слышать-то этого не хочу… как это можно!.. И стыдно! Твой Николай не такой человек. Пригрезилось тебе, да и удивляюсь я, как и пригрезиться-то такое могло!..

Мари печально усмехнулась.

— Вот вы не верите, тетя, да и никто, конечно, не поверит, а это правда, я не фантазирую нисколько, к несчастью моему, и мало того, что он влюблен в Наташу, да и она тоже… И что такое между ними — я не знаю. Но что они, о крайней мере, объяснились — в этом я уверена, уверена… это наверно!..

Графиня прийти в себя не могла, ушам своим не верила.

Не сошла же ведь с ума Мари и совсем не такая она фантазерка, и говорит так уверенно, даже почти спокойно.

— Мари, если это так, так это такой ужас, какой и в бреду горячечном не привидится!.. Ведь это позор… и в какой семье!.. Да и твоя belle-soeur… может ли она быть такою?!

— Ах, тетя, тетя! — прошептала Мари. — Что тут говорить о позоре… тут не позор, а несчастье… и навек… и непоправимо!..

Она безнадежно опустила голову.

Между тем графиня никак не могла в себя прийти и ей все не верилось.

— Ах, как ты меня сразила! Ах, как сразила! Да нет, Мари, голубушка ты моя, что-нибудь, может, такое и мелькнуло, мало ли что бывает, мелькнуло да и пропало… А ты из ревности и, Бог знает, что себе представила!