Игорь Минутко - Бездна (Миф о Юрии Андропове)

— Что ты имеешь в виду? — не понял я.

— Что я имею в виду? — воспаленно повторила Вика, и в глазах ее появился сухой жаркий блеск. «Сейчас начнется»,— подумал я.— Эти похороны, как и все остальные на Красной площади,— апофеоз советского атеизма, верно?

— Именно так,— согласился я.

— Помнишь один наш разговор? Ну… Мы вернулись от Бориса Буряце…

— Как же! Очень хорошо помню!

Я действительно помнил. Как забыть…

— И что же ты помнишь? — Вика колко взглянула на меня.

— Ты мне так и не разъяснила, в чем главная причина исторической трагедии России, в которую она попала после семнадцатого года.

— Смотри-ка! — Вика захлопала в ладоши.— Ты у меня, Арик, умница. Даже почти научно сформулировал…— она помедлила,— мой политический бред.

— Это не бред! — перебил я.— И ты же знаешь: я веду дневник…

— Знаю, знаю! — Вика смотрела на меня злыми глазами. И я понял: она снова впадает в мрачное состояние духа.— Ладно. Продолжим тот разговор…— И снова ее взгляд вперился в телевизор. Там гроб с телом Суслова уже стоял возле вырытой могилы, и Брежнев, похоже, собирался произнести прощальное слово.— Вот почему Россия пропала, пропала навсегда…— Истерические нотки зазвучали в голосе Вики. «Не надо было наливать ей полный фужер мартини».— Все началось, мой любимый американец, с того момента, когда первый колокол упал на землю с русской церкви, когда в храм ворвались эти… Будь они прокляты! Будь они прокляты во веки веков! Эти атеисты… И на паперти запылал первый костер из икон и священных книг.

— Я читал в вашем журнале «Благовест» твою статью. «Адово пламя», так, кажется, она называется?

— Так! Так! — нетерпеливо отмахнулась Вика и продолжала: — Понимаешь… Боже! Этого по-настоящему не осознают все наши самые-рассамые интеллектуалы, духовные отцы нации, такие, например, как академик Лихачев. В России за всю ее многовековую историю к власти пришли атеисты. Вникни, вникни в это! А-те-ис-ты! А если происшедшее перевести на язык Священного писания — антихристы. Темный князь мира сего въехал в ворота Кремля на черной машине. Они сломали становой хребет России — нашу православную веру. Я знаю! Знаю… Когда-нибудь будет написан многотомный труд…— Она вдруг замолчала, подавив приступ рыдания.

— О чем будет этот труд? — жестко спросил я. Черт меня возьми с моим профессиональным интересом!…

— О том, что они во главе со своим Лениным сделали с Русской Православной Церковью. Это будет многотомный обвинительный акт на Высшем суде…— Вика замолчала и вдруг, тряхнув головой, воскликнула: — Ладно! Все.— И протянула мне пустой фужер: — Плесни!

— Мартини кончился. В холодильнике есть только водка.

— Ты, Арик, совсем превращаешься в русского. Точнее, в советского русского: купил выпивку — и обязательно доконать сразу, в первый присест. Пора, пора, мой дорогой, рвать тебе когти в свои зажравшиеся Штаты.— Она помолчала,— Нет, водки не надо. И… Чтобы уж закончить разговор на эту тему. Запомни… Тот народ, который становится безбожником… Вернее, его грубой беспощадной силой превращают в безбожника… Такой народ, нация, «содружество» народов, черт бы его взял, это содружество! — Вика вдруг расхохоталась,— Он и взял всех нас! Словом, мы обречены. Обречены на озверение, деградацию, нравственное падение. Потому что, Арик, без веры в Бога нет ни отдельного человека, ни народа. А Бог — это Любовь и Свобода. И то и другое большевики уничтожили в нашей жизни. Оглянись вокруг! Ведь…— Вика подалась вперед, к телевизору: — Смотри!

На экране телевизора рассеивался дым от первого залпа прощального артиллерийского салюта — орудия стояли, похоже, где-то на верху Кремлевской стены. Гроб с телом Суслова был уже опущен в могилу. Окружавшие ее люди — все в черном — бросали в могилу комья земли, а Председатель КГБ Андропов смотрел на ручные часы, он оказался на крупном плане, и — странное дело! — выражение его лица было таково, будто он ослеп и ничего не видит.

…Прогремел последний залп прощального салюта, внутренние ворота с тыльной стороны здания КГБ на Лубянке открылись, и из них бесшумно выехали две черные «Волги».

Адрес, по которому следовала первая машина, был рядом, и уже через три минуты в салоне «Волги» прозвучало по рации:

— Клиент на месте.

…В этот час — было десять минут двенадцатого — Борис Буряце, он же солист Большого театра Борис Цыган, завтракал в одиночестве на кухне своей роскошной квартиры. Запахнувшись в бухарский халат, вытянув под столом волосатые ноги в войлочных домашних туфлях персидского происхождения, с загнутыми вверх острыми носами и расшитыми золотым причудливым узором, он пил из большой рюмки армянский пятизвездочный коньяк, закусывая его дольками лимона в сахаре и холодной осетриной.