Игорь Ушаков - Евангелие от Егория

Петр, слыша слова те, опять отрекся с клятвою, что не знает никакого Назорея и никогда не видел его, кроме как нынче.

Однако тут же подошли другие стоявшие там зеваки и затараторили: «Точно, точно! Ты один из тех, кто ходит по стране и наводит смуту: речь твоя обличает тебя!»

Тогда Петр начал истово клясться и божиться, что не знает он того, кого пытают церковники.

И вдруг раздалось первое громкое «ку-ка-ре-ку!» и с ужасом вспомнил Петр слово, сказанное ему Иисусом: «Прежде нежели пропоет петух, трижды отречешься от меня». И побежал он прочь от места того. И плакал он горько, осознав всю глубину своей трусости и подлости: ведь отрекся он от Иисуса, которого чтил за Учителя.

Когда же настало утро, все первосвященники и старейшины народа имели совещание об Иисусе, чтобы предать его смерти, а потом, связав его, отвели к римскому прокуратору Иудеи — Понтию Пилату.

Иуда, находившийся в это время рядом с прокураторским дворцом, увидел, как повели Иисуса со связанными руками, и как люди, которые только еще вчера смотрели Иисусу в рот и получали от него милости, насмешничали, плевали на него и били его, чем попало. «Мерзко племя человеческое, — подумал Иуда, — вчера возносили на руках, а нынче попирают в прах. И вот ради них-то мы с Иисусом и жертвуем собой? Не страшно умереть, но оправдана ли жертва наша? Ведь этому быдлу только и надо, что набить пузо, налакаться вина да граппы, а потом пощекотать себе нервы каким-нибудь зрелищем!»

Протиснувшись сквозь толпу любопытствующих, когда Иисуса проводили мимо, Иуда встретился с ним глазами. Он дотянулся до Иисуса, коснулся его рукой и сказал: «Мужайся, брат мой! Прости, что выбрал я для себя легкую смерть, а тебя посылаю на нечеловеческие мучения… Прощай!» На секунду остановившись, молча, только одними глазами ответил Иисус своему верному другу. Стражник грубо дернул замешкавшегося Иисуса, и его повели дальше под улюлюканье толпы. И тут каждый из них потерял из вида другого, ибо глаза обоих стали влажны от невольно набежавших слез…

Иуда, поняв, что Иисус будет осужден на смерть, пошел прочь из города. Он брел, как полоумный, не глядя под ноги, не разбирая дороги, спотыкаясь, падая, вновь поднимаясь… Он шел и шел, идя навстречу своей смерти, которую выбрал добровольно и нисколько не колеблясь. Было у него одно лишь сожаление, что не может он принять на себя муки Иисуса, которые ожидали того.

Ему опять стало нестерпимо больно, что друг его, лучший из людей, которых он когда-либо встречал, обречен на мучительнейшую казнь. Невольные слезы сострадания текли по его щекам, но он не замечал этого. Редкие попадавшиеся ему по пути прохожие с удивлением смотрели на плачущего человека, бредущего будто в сомнамбулическом сне: «Видать, у человека большое горе: может, потерял мать или отца, может, брата любимого…»

Иуда шел по пыльной дороге, по которой обычно крестьяне ездят в небольшую рощицу набрать сухого хвороста, да мальчишки бегают осенью по лесную ягоду.

Он нашел чуть в стороне от дороги крепкое дерево, залез на толстую ветку, которая была достаточно высоко над землей, проверил, прочна ли она, потом туго привязал к ней веревку, сделал петлю на другом конце и надел петлю себе на шею… После этого, как-то вдруг, будто вспомнил что-то очень важное, он полез в карман, достал оттуда тридцать серебряных монет, которые получил от первосвященника в уплату за предание Иисуса в руки стражников. Отрешенно посмотрев на монеты, Иуда с внезапным ожесточением изо всей силы бросил их далеко-далеко в придорожную пыль… Монеты, со звоном ударяясь о камни, покатились по дороге, блестя на безразлично ярком солнце.

Иуде впервые вдруг захотелось, чтобы люди узнали все же правду о нем: нет, он не предатель! Может, найдя эти деньги поблизости от его окоченевшего трупа, люди догадаются — пусть не сразу, пусть через сто, пусть через тысячу лет — что он не предал Иисуса. Ведь если он предал Иисуса из-за денег, то зачем же он, выбросив эти деньги, в тот же день повесился?.. Но тут же отчаяние охватило его, что никто и никогда не поймет их с Иисусом заговора — шествия на казнь ради идеи.

«А нужна ли эта жертва? — уже заколебался и Иуда. — Обречь себя на вечные людские проклятья!.. Ну, да Бог с ними, с людьми… Это во мне жалость к себе самому взыграла: не хочется вечно быть предателем в глазах даже тех, кого я не уважаю. На самом же деле, для успеха нашего с Иисусом плана я должен навеки остаться в людской памяти злодеем. Добро и зло… Свет и тьма… Тепло и холод… Одно не может существовать без другого!»