Сьюзан Ховач: Наследство Пенмаров

Она была в черном и несла букет алых роз.

Я все смотрел на нее, стоя в тени на паперти, а где-то высоко над моей головой на церковной башне часы начали отбивать время.

Она миновала первый дом на краю деревни, и движения ее были столь плавны и легки, что, казалось, она бесшумно скользит по узкой улице. Она не смотрела по сторонам. Ветерок с пустоши взметнул на миг вуаль с ее шляпки, и она подняла руку в черной перчатке, чтобы ее поправить.

Она приблизилась к калитке ограды. Цветы оказались всего-навсего дикими розами, такими же, что росли у стен по соседству, но именно эта их простота делала оранжерейные лондонские розы тривиальными и нарочитыми. Женщина прошла через церковный двор к паперти, и я уже готов был выступить из тени на свет, когда она меня заметила.

Должно быть, она удивилась, увидев незнакомца в этой глухой деревне, затерянной среди пустошей, но даже тени этого удивления не отразилось у нее на лице. Она продолжала свой путь так, словно меня и не существовало, и я понял, что она хочет пройти по тропинке мимо паперти на другую сторону церковного двора.

Я непроизвольно пошевелился. На мне не было шляпы, но рука моя потянулась к голове прежде, чем я вспомнил об этом.

— Добрый день, — сказал я.

Она соизволила взглянуть на меня. Глаза за вуалью были голубые, широко расставленные, обрамленные темными ресницами. Секундой позже она чуть склонила голову в ответ на мое приветствие и прошла мимо, не промолвив ни слова.

Я смотрел ей вслед. Затем тоже прошел через двор и оглядел могилы за церковью. Она была там. Алые розы лежали на свежем могильном камне, а она недвижно стояла возле, склонив голову и сложив руки. Меня она не видела.

Я решил присесть на ограду и осмотреть архитектуру дома напротив, который, как я предположил, был домом приходского священника. Некоторое время я его изучал. А когда пришел к выводу, что дом был чрезвычайно непримечательным зданием, то услышал, как звякнул засов калитки в ограде, и увидел, что женщина пошла по улице обратно. Дойдя до конца деревни, она опять свернула на тропинку, бегущую через пустошь, и я провожал ее взглядом, пока она не скрылась из виду.

Стоило ей уйти, как я решился; я уже был не столь удручен, чтобы не знать, что делать дальше. Вскоре я уже спешил к дому своего отца, чтобы просить разрешения подольше остаться у него в этой части Корнуолла, и, по пути через пустошь в Морву, не мог думать ни о чем, кроме алых роз, пылающих на мирном деревенском кладбище, и о черной вуали, развевающейся на ветру.

Мне думается, хоть и не хочется в этом признаваться, что до того момента самой важной женщиной в моей жизни была мать. Это может показаться вполне очевидным, поскольку считается, что матери должны занимать особое место в сердцах сыновей, но моя мать не была похожа на других матерей, и мои чувства к ней были до такой степени искажены неприязнью и обидами, что наши с ней отношения вряд ли могли считаться типичными.

— Первое, что ты должен усвоить, — сказала мне мать, когда я десятилетним ребенком после шести лет разлуки возобновил с ней отношения, — это то, что восстановление Справедливости в отношении нашего Наследства я считаю делом Чести.

Как я выяснил впоследствии, моя мать всегда говорила о справедливости и чести так, словно слова эти писались с большой буквы.

— Видишь ли, — пояснила она, — Пенмаррик должен был быть моим.

Мы сидели в большой унылой гостиной в лондонском доме. Я был маленьким мальчиком в жестком черном костюме с еще более жестким воротником, а она — очень красивой дамой в фиолетовом шелковом платье с черными кружевами и уродливой ниткой жемчуга.

— Все поместье и весь капитал Пенмаров были бы моими, если бы мой отец — как большинство мужчин — не имел врожденного предубеждения против женщин. По-своему, он меня даже любил, но мой брат Артур был для него светом в окошке. Для него не имело значения, что Артур беспомощен, глуп и безответственен, в то время как я образованна, умна и предана каждому кирпичику Пенмаррика и каждой пяди земли, окружавшей его. Для моего отца Артур был мальчиком, сыном и наследником, я же — лишь дочерью, ненамного лучше какого-нибудь овоща, и меня надо было как можно поскорее и повыгоднее отдать замуж… Даже после того как Артур утонул во время катания на лодке, отношение ко мне отца не поколебалось. Некоторое время я все-таки надеялась, что он сменит свои взгляды и поймет, что я заслуживаю всего, что он мог даровать мне, но тут как раз… — Она сделала паузу. Рот ее плотно сжался, а черные глаза стали холоднее, чем море в разгар зимы. — В тот момент, — сказала мать, — появился Жиль.