Френк Слотер - Чудо пылающего креста

— Я не прошу тебя, август, ни о каком снисхождении. Напротив, когда ты подпишешь этот приказ, я помолюсь, чтобы на это была воля Божья.

Константин вгляделся в мудрые стариковские глаза. Затем, словно в битве метая копье, поднял свое перо и расписался под эдиктом о ссылке.

— Простишь ли ты мне, если окажется, что я ошибаюсь? — спросил он Феогнида.

— Прощу? — улыбнулся Феогнид теплой, обволакивающей его, словно мантия, улыбкой. — Почему это, август, я должен прощать, когда я вовсе и не обвиняю?

После подписания символа веры и анафемы дела Собора в общем подошли к концу. Была установлена дата одного временного для всей Церкви празднования Пасхи, а для духовенства подготовлен свод правил под названием «Каноны Никеи». Перед тем как распустить Собор, Константин устроил церемониальный обед, на котором все участники получили подарки. После застолья он обратился к гостям с краткой речью, призывая каждого не судить сурово своих товарищей, а оставить все вопросы доктрины на суд Бога, чтобы они решались посредством молитвы и терпимости друг к другу.

— Как обратить вам мир в свою веру, если только не собственным примером? — вопрошал он их с вызовом.

Заканчивая свою речь, он выразил твердое убеждение в огромной важности принятых Собором решений в словах, позже повторенных им в послании Александрийским церквам, в чьих конгрегациях возникало большинство раздоров.

«То, что одобрено тремястами епископов, не может быть не чем иным, как доктриной Бога, — писал он в Письме, — учитывая, что Святой Дух, обитающий в умах стольких почтенных мужей, должно быть, как следует просветил их в отношении того, что есть Божья воля».

И действительно, Никейский Собор явился огромным успехом, хотя бы потому, что впервые в истории большинство руководителей восточной Церкви (для западной Церквк ту же роль, но в меньшей степени, сыграл Арелатский Собор) собрались вместе, чтобы в свете разума обсудить общие проблемы. И даже если, как сказал Константин в заключительном слове, обращенном к Собору, не верно, что «Церковь полностью очищена от всяческой ереси», то, по крайней мере, сделана искренняя попытка достигнуть единства мнений.

Довольный делами на Соборе, Константин, однако, был огорчен решением Хосия из Кордубы вернуться на родину. Испанский прелат не видел ее более десяти лет, будучи сперва духовником императрицы Феодоры и ее семьи, а потом советником по вопросам религии при самом Константине. Кроме того, Хосий принадлежал западному крылу Церкви, все больше и больше ищущей руководства епископа Рима, тогда как Константин под влиянием Евсевия из Кесарии и других все больше теперь склонялся к Востоку — это касалось не только его религиозных, но и политических пристрастий.

— Что я буду делать без крепкого стержня твоей веры и мудрости — на что мне опереться? — вопрошал Константин, когда испанский епископ изложил ему свою просьбу.

— Никакой пастырь не сравнится с тем, кто привел к единому решению триста епископов, — с улыбкой молвил Хосий. — Я старый человек, слишком старый для споров о доктрине, которые так по душе этим восточным церковникам. Вот в Испании никому бы и в голову не пришло сомневаться в истинности Троицы.

— Феогнид отправился в ссылку, защищая право каждого человека сомневаться во всем.

— Будь я греком, я бы, может, поступил так же, — допустил Хосий. — Но именно сейчас я благодарен судьбе за то, что я испанец, и доволен всем как оно есть.

— Передай от меня привет императрице Феодоре и ее детям. И попроси ее простить меня за то, что так нескладно получилось с браком ее дочерей.

— Она понимает, август, что ты действовал на благо империи, что на то Божья воля, — заверил его Хосий, но Константин покачал головой.

— Иногда я сам не знаю, чьей воле я подчиняюсь — Божьей или своей собственной, — признался он. — Здесь в Вифинии я провел одни из самых счастливых дней своей жизни: по утрам мы с соучениками занимались бегом, днем скакали верхом по окрестностям и боролись между собой; но теперь что-то мало нахожу я удовольствий. Как-то раз Даций процитировал мне вопрос, заданный Спасителем: «Какая будет польза человеку, если он приобретет весь мир, а душу свою потеряет?»

Он поднял глаза на смуглого епископа, в волосах которого, черных как вороново крыло, начинала пробиваться седина — как и в волосах Константина, хотя ему было едва за пятьдесят.

— Я приобрел мир, Хосий, но порой меня беспокоит мысль: а не потерял ли я свою душу.