Френк Слотер - Чудо пылающего креста

— Я подумала: уж коли ты уедешь на несколько месяцев, то я могла бы поехать в Рим и подготовить дворец к Виценналии, Тебе придется устроить там большой прием, давать обеды. Я могу заняться всеми необходимыми приготовлениями.

— Никомедия тебе все еще не по нраву, не так ли?

— Я родилась в Италии и жила там до тех пор, пока отец не увез меня в Арелат, чтобы выдать за тебя замуж. Нельзя было от меня ожидать, что я так же полюблю и другую половину «римского мира» — если только твой Новый Рим не будет великолепнее старого.

— Новый Рим! Где ты это слышала?

Фауста хитро улыбнулась:

— Даже в Риме знают, что ты хочешь построить новую столицу на месте Византия.

— Как ты об этом узнала?

— Лупу часто пишут друзья из Рима, мне тоже.

Константин не обращал особого внимания на учителя с тех пор, как тот прибыл с Фаустой в Никомедию. Со своими обязанностями он справлялся хорошо, обучая детей математике, философии, латинскому и греческому языкам — последний имел особо важное значение для будущих правителей империи, мечтающей об экспансии на Восток.

Раз-другой он ощутил острый укол негодования, когда слышал, как Луп и Фауста оживленно болтают о театре, играх и общественных делах в Риме, о чем он, по собственному признанию, знал мало и заботился еще меньше. Однако, с другой стороны, он понимал, что присутствие в доме постороннего человека, в сущности, способствовало домашней гармонии, ибо, находя кого-то, с кем можно было бы поговорить на общие темы, Фауста меньше жаловалась на Констанцию и его мать или причитала по поводу того, что она живет здесь, среди варваров, отрезанная от цивилизованного мира.

Надо бы к Лупу быть повнимательней, решил Константин. Ведь если учитель получает письма из Рима о происходящих там событиях, то, несомненно, в ответ сообщает о том, каковы дела здесь, на Востоке. А в Риме многих бы возмутило основание новой столицы, даже несмотря на то, что им дадут собственного августа для управления западной частью империи.

— А друзья сообщают Лупу о том, как они относятся к моей идее о Новом Риме?

— Ты вряд ли мог бы ожидать, что они будут этому очень рады. Или тому, что твой сын женат на дочери Лициния.

— Ты ведь не возражала против их брака, когда об этом заговорили впервые. Почему же ты против теперь?

Она широко открыла глаза: этот взгляд был теперь прекрасно ему знаком.

— Но, милый, я же не сказала, что я против. Елена — прелестная девушка, хотя, на мой вкус, слишком уж кроткая. Если Крисп ее любит, то кто я такая, чтобы возражать?

— Мне когда-то казалось, что он без ума от тебя, и я ревновал.

— Это ж была только детская любовь. Она мне льстила, — Фауста тихонько засмеялась, — В конце концов, Крисп очень красивый и приятный молодой человек, и для своего возраста он выглядит действительно зрелым мужчиной, — Она привстала на цыпочках и поцеловала его. Константин никогда не был в силах противиться этой ласке, хоть и знал, что она зачастую пользовалась ею, чтобы убедить его дать ей свободу действий. — Можно мне поехать в Рим, пока ты будешь воевать с этими варварами, что носят доспехи из конских копыт?

— Если на то есть твое желание.

— Я желаю, чтобы твоя Виценналия явилась величайшим триумфом, каких еще не праздновал Рим. А если я буду в Риме и помогу Криспу, то именно так и будет.

После этого прошла не одна неделя, и вот, лежа в своем укрытии севернее Дуная, когда снаружи лил холодный проливной дождь, а кости ныли от длительной тряски в седле, Константин вспомнил, что Фауста не отрицала того, что Крисп был от нее без ума. Теперь, подумал он, когда они вместе планируют празднество в Риме, кроткая маленькая Елена — жена его сына — не очень-то будет смотреться на фоне императрицы в приподнятом настроении, искрящейся от веселья, какой всегда ее делала столица. Эта мысль вовсе не доставила ему удовольствия, напротив — усилила его злость на сарматов за их упрямое нежелание подчиниться Риму, вон даже взялись за копья, стрелы и кинжалы, смочив их острия таким сильным ядом, что хватало лишь царапины, чтобы через несколько часов наступила смерть.

Терпение Константина, и так уже больше не отличаясь особой крепостью, почти совсем истощилось прежде, чем наконец были выработаны предварительные условия договора с сарматами и он свободно мог отбыть в Никомедию, а оттуда галерою в Рим, на праздник своей Виценналии. Его мать и Констанция с сыном, цезарем Лицинианом, уехали в Рим в то же самое время, что и Фауста. Поэтому путь его был в одиночестве и занять он себя мог лишь мыслями да сомнениями.