Всеволод Соловьев - Вопрос

Вечеръ шелъ своей чередой и оказывался очень оживленнымъ. Старики и старушки въ кабинетѣ доигрывали партіи и волновались. Въ гостиной велась оживленная бесѣда, такъ что и зеленый столикъ опустѣлъ и скрылся. Офицеры уже нѣсколько подогрѣтые въ буфетѣ, добросовѣстно исполняли свою обязанность, неутомимо работали ногами и ухаживали за дамами. Маленькій уланъ, весь увѣшанный орденами котильона, съ мокрымъ краснымъ лицомъ, превосходилъ самъ себя, придумывая самыя мудреныя фигуры. Никакой «бѣды» даже и не предвидѣлось, и Настасья Петровна, хоть и неуспокоенная, ужъ начинала придумывать иное объясненіе «пиковому интересу». Матвѣевъ видѣлъ, что Маша весела и довольна. Рядомъ съ нею, почти все время, Бирюлевъ. Только за ужиномъ въ ней можно было замѣтить что-то странное, какъ-будто и особенное волненіе, и разсѣянность.

Вотъ и гости разъѣзжаются, вотъ уже Александръ Сергѣевичъ простился съ послѣдними. Онъ стоитъ теперь въ кабинетѣ и ждетъ: сейчасъ вбѣжитъ Маша, чтобы съ нимъ проститься. Но Маши нѣтъ. Въ залѣ раздается бряцаніе шпоръ, и передъ нимъ Миша Бирюлевъ. Матвѣевъ нѣсколько изумленно взглянулъ на него; такое странное и смущенное лицо было у молодого человѣка.

— Александръ Сергѣевичъ, извините меня, — нетвердымъ голосомъ произнесъ офицеръ:- я самъ понимаю… теперь не время, вы устали… но я не могу… не могу дождаться завтрашняго дня… я не въ силахъ такъ уѣхать…

— Что такое, что случилось?! — почти испуганно спросилъ Матвѣевъ, взявъ его за руку.

— Александръ Сергѣевичъ, я… прошу васъ… я прошу… вы давно должны были видѣть, что я люблю ее…

— Что!? Кого!? — почти беззвучно прошепталъ Матвѣевъ.

— Я прошу руку Марьи Александровны. Она согласна, если вы не откажете, — произнесъ, пересиливая свое волненіе, молодой человѣкъ и поднялъ ярко-голубые глаза на Матвѣева.

Но тотъ стоялъ съ блѣднымъ и растеряннымъ лицомъ. У двери, робко и смущенно, показалась Маша. Матвѣевъ кинулся къ ней, схватилъ ея руки и такъ и впился ей въ глаза помутившимся взглядомъ.

— Ты… хочешь за него замужъ?! Ты его любишь?! — едва разслышала, едва поняла Маша странный, сдавленный шопотъ отца.

Она ничего не отвѣтила, но взглядъ ея сказалъ ему, что всѣ эти вопросы излишни.

Да, она хочетъ за него замужъ, да, она его любитъ.

Руки Матвѣева опустились, онъ отступилъ назадъ, съ ужасомъ взглянулъ на офицера, потомъ на дочь и, собравъ силы, не своимъ голосомъ выговорилъ:

— Я очень усталъ… я не могу сегодня, до завтра…

Почти шатаясь, онъ вышелъ изъ кабинета и заперъ за собою дверь въ спальню.

Маша и Бирюлевъ съ недоумѣніемъ и страхомъ глядѣли други на друга.

— Что это значитъ? — тихо произнесъ Бирюлевъ.

— Я ничего не понимаю, — еще тише отозвалась Маша. — Уѣзжайте скорѣе! А завтра, если утромъ не получите отъ меня записки, пріѣзжайте…

Онъ наклонился, порывисто поцѣловалъ протянутую ему ея руку и спѣшно вышелъ изъ кабинета.

Она подошла къ двери въ спальню, хотѣла отворить ее, не дверь оказалась запертой на ключъ.

Матвѣевъ не слыхалъ, какъ нѣсколько разъ повертывалась дверная ручка, не слыхалъ потомъ, у самой двери, шороха к легкаго покашливанья Маши. Наконецъ, она не выдержала.

— Папа, милый, пусти меня, отвори дверь, вѣдь, ты даже не простился со мною…

Но онъ не слышалъ, совсѣмъ не слышалъ ея голоса. Она не посмѣла настаивать, не понимая, почему такъ разсердила его. Она была такъ счастлива и не могла никакъ себѣ представить, что это ея счастье можетъ быть нарушено, да еще кѣмъ-же — отцомъ! Ничего, какъ есть ничего она не понимала и пошла къ Настасьѣ Петровнѣ, чтобы разсказать ей все и просить у нея объясненія и совѣта.

А Матвѣевъ сидѣлъ неподвижно въ креслѣ у своей кровати. На туалетномъ столѣ горѣла свѣча и слабо озаряла его спальню. И какъ-то особенно тихо было въ этой одинокой спальнѣ, гдѣ прожилъ онъ много лѣтъ и гдѣ за все это время ничего не было измѣнено, не тронуто.

Эта спальня производила странное, двойственное впечатлѣніе. Ее можно было принять и за обыкновенную общую спальню мужа и жены, дружно и нѣжно жившихъ между собою. Широкая двухспальная кровать, шкапъ-трюмо, дамская этажерка, въ углу кіотъ съ образами — и зажженная лампадка слабо озаряетъ, между образами, двѣ вѣнчальныя свѣчи, перевитыя лентами, и зѣнокъ изъ флеръ-д'оранжей. Но въ то-же время въ этой комнатѣ чувствовалась одинокая мужская жизнь, даже почти атмосфера какъ-бы кельи.

Минуты шли за минутами, а Матвѣевъ все сидѣлъ не шевелясь, все въ томъ-же положеніи. Часы изъ кабинета давно уже пробили пять, потомъ они пробили шесть.