Всеволод Соловьев: Вопрос

Она опять повисла у него на шеѣ.

Но ей надо было еще хорошенько полюбоваться чудеснымъ подаркомъ. Она оставила отца, подошла къ окну, подняла руку и, склонивъ голову, полуоткрывъ сочныя губки и немножко прищуря глаза, глядѣла, какъ переливаются огни брилліантовъ.

Матвѣевъ не спускалъ съ нея глазъ. Потомъ онъ мгновенно поблѣднѣлъ и перевелъ взглядъ на большой портретъ надъ бюро. Онѣ, дѣйствительно, въ эту минуту были очень похожи другъ на друга… Онъ поблѣднѣлъ еще больше и закрылъ лицо руками.

Маша кинулась къ нему.

— Папочка… милый… что съ тобой?!

Она силою развела его руки и увидѣла, что все лицо его въ слезахъ, что слезы, одна за другою, такъ и катятся по щекамъ и бородѣ. Маша совсѣмъ растерялась; она тоже поблѣднѣла, опустилась передъ нимъ на колѣни, не зная, что сказать, что сдѣлать. Она никогда не видала отца такимъ, и даже ей въ голову не приходило, что онъ можетъ плакать.

— Тебѣ… тебѣ сегодня восемнадцать лѣтъ… и ей тогда было восемнадцать, — едва слышно прошепталъ онъ. — Дѣвочка моя… жизнь моя!

Онъ порывисто, почти безумно охватилъ руками Машину голову и зарыдалъ.

Маша совсѣмъ замерла, даже дышать боялась, и тоже плакала.

Но онъ быстро очнулся, самъ всталъ и поднялъ Машу.

— Нѣтъ… прошло… зачѣмъ!.. — растерянно и бодрясь проговорилъ онъ. — Пойдемъ пить кофе…

Онъ слабо улыбнулся, тряхнулъ головою и вышелъ изъ кабинета. Маша робко и смущенно пошла за нимъ, украдкой вынимая платокъ и стараясь незамѣтно вытереть свои слезы.

Они прошли довольно большую залу съ роялемъ, высокими цѣльными зеркалами и легкой мебелью, крытый малиновымъ штофомъ; потомъ маленькую гостиную, нарядную, и кокетливую, больше похожую на будуаръ, чѣмъ на гостиную. Французскій коверъ нѣжнаго рисунка во всю комнату, низенькая мягкая мебель, всевозможнаго рода хитро расшитыя подушечки и пуфы, душистые гіацинты въ жардиньеркахъ, всюду красивыя бездѣлушки. Видно было, что въ этомъ уголкѣ не то, что въ кабинетѣ, что здѣсь о красотѣ и удобствѣ очень заботятся, что здѣсь распоряжается балованная хозяйка.

— Какъ сильно пахнетъ цвѣтами… черезчуръ… это даже вредно! — сказалъ Матвѣевъ, останавливаясь.

Маша встрепенулась и, съ нѣсколько напускной веселостью, воскликнула:

— Да, вѣдь, ты самъ велѣлъ вчера перемѣнить всѣ гіацинты и еще прибавить! А это… посмотри-ка, что за прелесть!

Она подбѣжала къ столику, вынула изъ воды большой букетъ ландышей и, впивая въ себя опьяняющій запахъ, поднесла къ отцу.

— Вѣдь, это мои любимые цвѣты… какъ пахнетъ! Совсѣмъ будто лѣто… и лѣсъ… Понюхай! чудо!

— Откуда-же это?

— Не знаю… съ полчаса, какъ принесли, а отъ кого — не сказали. Принесъ посыльный, отдалъ и ушелъ.

Если бы Матвѣевъ былъ внимательнѣе, онъ сейчасъ же бъ увидѣлъ по глазамъ Маши, избѣгавшимъ встрѣчи съ его взглядомъ, что она лжетъ, что если она даже и не знаетъ навѣрное, то, во всякомъ случаѣ, догадывается, кто это прислалъ ей ея любимые цвѣты. Но Матвѣевъ ничего не замѣтилъ. Онъ разсѣянно понюхалъ ландыши и прошелъ въ столовую.

Тамъ, за чайнымъ столомъ, приготовляясь разливать въ чашки кофе, сидѣла очень ужъ пожилая и тучная дама. Лицо у нея было добродушное, красное, но въ то же время чѣмъ-то, видимо, сильно озабоченное; каріе глаза то и дѣло моргали. Ои торопливо поднялась съ мѣста и пошла съ протянутой рукой ьъ Матвѣеву.

— Поздравляю, Александръ Сергѣевичъ, съ новорожденной, — сказала она и, при взглядѣ на него, голосъ ея дрогнулъ.

— Спасибо, Настасья Петровна, и васъ тоже поздравляю.

Онъ крѣпко сжалъ ея пухлую руку и они обмѣнялись мгновеннымъ, взаимно благодарнымъ взглядомъ, а затѣмъ оба невольно перевели глаза на Машу.

Настасья Петровна заторопилась съ кофе. Маша подобралась къ ней и молча показывала свой браслетъ.

Настасья Петровна шепнула:

— Прелесть! Я ужъ его видѣла, — а сама въ это время думала:- «вѣдь, еще вечеромъ отъ Фейна должны были вина и сигары прислать, и вотъ до сей поры нѣтъ и нѣтъ!.. Люди всѣ заняты… Ивана послать, нечего и думать… прачка негодяйка дома не ночевала… Лиза у Машеньки убираетъ… кучеръ съ нами — вернемся въ первомъ часу… и вдругъ у Фейна забыли… Ну, ужъ денекъ!..»

Разговоръ не вязался. Но вотъ Маша, допивъ свою чашку, обратилась къ отцу:

— Папа, а, вѣдь, мы сейчасъ ѣдемъ къ обѣднѣ, въ Казанскій?..

— И я бы поѣхалъ съ вами, да нельзя. У меня сегодня докладъ въ половинѣ одиннадцатаго.

Онъ только сейчасъ вспомнилъ объ этомъ докладѣ и усиленно соображалъ, всѣ ли бумаги въ порядкѣ… «Все же пересмотрѣть надо… А то опять: „не кажется ли вамъ, добрѣйшій Александръ Сергѣевичъ, въ этой фразѣ какъ бы нѣкая неточность?..“ Ему представилась розовая, сіяющая лысина, двѣ звѣзды на форменномъ фракѣ и длинный отшлифованный ноготь, указывающій на „нѣкоторую неточность“.