Вадим Полуян - Юрий Звенигородский

Рука не отроческая, а уже мужская, очи полны ума, над верхней губой темнеет пушок.

— Братья вчера с Федором Галицким отбыли на охоту. А я как чувствовал, — ты сегодня приедешь. Поутру и вестоноша донес. Ждал тебя у матунькиной могилы, а ты, не замечая никого, — сюда. Что здесь теперь? Пустота.

Юрий Дмитрич впервые так крепко-накрепко обнял сына.

— Нет, не пустота. Здесь часть ее души во всем: в стоялой утвари, в одежде, в малых предметах обихода. Она касалась их и пользовалась ими, оставляя себя на металле, дереве, материи. Что я найду под каменной плитой? Даже подняв ее, извлекши домовину, не увижу в ней свою Настасьюшку, такой, какую знал. А здесь всем чувством, почти зрением ощущаю ее близость. Расскажи, как она ушла?

Князь сел в кресло княгини, сын стал пред ним.

— Матунька ежедневно ждала вестей. Даже, когда долго ничего не было, утешала меня: «Татунька весь в делах. Некогда ни пера обмакнуть, ни листов нарезать. Он издали извещает: все будет хорошо! Я верю и ты верь!» Глядя на ее спокойствие, видя ее твердость, я свято верил. А недавно, перед рассветом, прибыл нарочный из Москвы. Всю ночь проскакал на сменных. Привез от великой княгини Софьи Витовтовны список ханского ярлыка, подтвержденный рукой двуродного братца Василия и его боярина Ивана Дмитрича Всеволожа. Матунька прочла и сказала: «Мы побеждены!» Утром ее обнаружили в постели без признаков жизни. Лекарь Вигунт определил: сердце остановилось во сне. Братья, поскорбев, успокоились. Я же опомнился только за день до твоего возвращения. Пойдем в Крестовую, татунька, помолимся сообща о душе матуньки и нашим душам станет поваднее в этом мире.

Об руку с сыном отец пошел в увешанную образами Крестовую, где вместе с княгиней выслушивал Иакинфа Слебятева, возвестившего смерть государя-брата. Тогда у жены и мужа была надежда на будущее. Теперь без жены остался муж, лишенный всяких надежд.

К ночи вернулись старшие сыновья. Юрий Дмитрич не смог с ними говорить о происшедшем в Орде. Даже потрапезовать вместе не было сил. Одиноко вкушал вечерю в своем покое. Ел мало, выпил несколько кубков крепкого боярского меду, чтобы заснуть мертвецки.

Утром объявил, что не остается в Звенигороде. Едет в новую отчину — Дмитров, ханский кусок побежденному. На семейном совете было решено: старшие, Василий Косой и Дмитрий Шемяка, возвращаются в свой кремлевский терем, младшему Дмитрию — по пути с отцом, его Москва не влечет.

— Злодейке-литвинке еще отольются нашей матуньки слезы! — сгоряча пообещал Василий Косой.

— Софья Витовтовна — сосуд зла, — согласился Дмитрий Шемяка.

Младший усовестил старших:

— Не нам судить, братья, а токмо Богу.

Над его непротивлением злу еще потешались беззлобно, когда вышел в Переднюю с прощальным словом отец. Он с младышем покидал город первым. Благословил старших сыновей, к Шемяке обратился особо:

— Если созреет время свадьбы твоей с княжной Софьей Дмитриевной Заозерской, уведомь как-нибудь, да пораньше. Чтоб поразмыслить, где безопаснее для меня устроить брачную кашу.

— В Москве устроим, — пообещал Шемяка, — в собственном терему. Великий князь Васька и пальцем тебя не тронет!

— Ох, молодежь, голова без панциря, мысли с крылышками! — лишь усмехнулся в ответ Юрий Дмитрич.

Прощание отца с детьми прервал дворский:

— Тут, господине, просит твою милость сенная девушка Васса на одно слово.

Князь заметил прислонившуюся о дверной косяк женщину. Впервые встретил ее девчонкой, тонкой, как стебелек, веснушчатой, с белой косой: спускалась по сходням с судна на псковской пристани об руку с княжной Смоленской, будущей княгиней Звенигородской и Галицкой. Столько лет была рядом, как непременная тень его любимой Настасьюшки. Госпожа подчас ей завидовала: «Вкушаешь не менее моего, а телом не матереешь, тонка, как соломина!» Князь, бывало, посмеивался: сравнение невпопад. Соломина-то прямая, услужница же там, где надо, с припухлинкой.

Юрий Дмитрич показал рукой пройти с ним в пустую светёлку, притворил дверь. Стали друг против друга. И невольно князь вздрогнул: почувствовал, что теряет последнюю живую частицу, оставшуюся от Настасьюшки.

— Что, Васса? Хочешь покинуть нас?

— Пожалуйста, любезный мой господин, отпусти на родину, — виновато начала служанка. — Я ведь наполовину литвинка. Родители умерли. В Вильне живет мой младший брат, у него большой дом. Найдется и для меня местечко. Я же за тебя, князь, и за голубушку княгиню, — Царствие ей Небесное! — вечно буду Бога молить. Крещена и останусь в греческой вере.