Виктория Холт - В ожидании счастья

Говорили, что когда я родилась, над моей колыбелью появился «призрак трона и французского палача». Однако об этом заговорили много лет спустя — есть такая привычка вспоминать пророческие приметы и символы, когда время уже показало направление и курс событий. Мое появление на свет доставило матушке мало хлопот, поскольку оно произошло как раз перед самым началом Семилетней войны и она была больше занята нависавшей угрозой, чем своей новорожденной дочерью. Почти сразу же после моего рождения она занялась государственными делами и вряд ли могла уделять мне внимание. Она привыкла рожать детей — я была пятнадцатым ребенком.

Разумеется, она хотела мальчика (хотя у нее уже было четверо сыновей), поскольку правители всегда хотят мальчиков, а еще оставалось семь дочерей, три умерли либо при своем рождении, либо в раннем детстве. Я любила слушать о том, как она поспорила со старым герцогом Тароука, какой будет у меня пол. Она побилась об заклад, что ребенок окажется девочкой. Поэтому Тароука должен был уплатить проигрыш.

Ожидая моего рождения, мама решила, что моими крестными должны стать король и королева Португалии. В более поздние годы считалось, что это было еще одним дурным знамением, поскольку в день, когда я родилась, в Лиссабоне произошло ужасное землетрясение, разрушившее город и унесшее жизни сорока тысяч человек. Позже, много позже, говорили о том, что все дети, родившиеся в этот день, были несчастными.

Однако у немногих принцесс было более счастливое детство, чем мое. В те долгие радостные дни, когда мы с сестрой Каролиной вместе играли в парках дворца Шенбрунн, никто из нас не задумывался о будущем; мне никогда не приходила в голову мысль, что такая жизнь не может продолжаться вечно. Мы были эрцгерцогинями, наша мать была императрицей Австрии, и, по сложившимся традициям, наше детство неизбежно сокращалось, и мы, девочки, уезжали далеко от дома, чтобы стать женами незнакомых нам людей. Другая судьба была уготована нашим братьям — Фердинанду, который шел между Каролиной и мной, и Максу, который был на год моложе меня и стал последним ребенком в семье. Они были в безопасности. Они женятся и привезут своих супруг в Австрию. Однако мы никогда не обсуждали эти вопросы в те далекие летние дни в Шенбрунне и зимние — во дворце Хофбург в Вене. Мы были двумя счастливыми беззаботными девочками; единственное, что нас беспокоило, какая из наших собак принесет щенят первой и на что будут похожи эти маленькие милые создания. Мы любили собак — и она, и я.

Были уроки, но мы знали, как обращаться с нашей Эдзя, так мы называли нашу воспитательницу, которая для всех остальных была графиней фон Брандайс, внешне строгой и соблюдающей этикет, но она помогала нам, и мы всегда могли добиться того, что хотели. Я помню, как сидела в классной комнате и смотрела из окна в парк, думая о том, как все там прекрасно в то время, как я пытаюсь скопировать задание Эдзи. На листке были кляксы, а строчки всегда получались у меня неровными. Она подошла ко мне, цокнула языком и сказала, что я никогда не выучусь и ее отправят обратно домой по этой причине. Тогда я обняла ее за шею и сказала, что люблю ее — это было правдой — и что я никогда не разрешу, чтобы ее уволили — что было полным абсурдом, поскольку если бы матушка приказала ей уехать, она сделала бы это немедленно. Немного успокоившись, Эдзя прижала меня к себе, затем усадила рядом с собой и тонким карандашом стала выводить на моем листке рисунок, мне оставалось лишь обвести ее карандашные линии чернилами. Потом это вошло в привычку: она писала карандашом мои задания, а я обводила текст ручкой и в конечном итоге получалось, что я написала очень хорошо.

Меня называли Мария Антония — в семье просто Антония; лишь после решения о моем отъезде во Францию имя было изменено на Марию Антуанетту, и я должна была стараться забыть о том, что была австрийкой, — я должна была стать француженкой.