Всеволод Иванов - Черные люди

И здесь за столом они развязали кисы с припасом, нарезали хлеба, накрошили соленой рыбы с луком, облупили несколько головок чесноку; румяная хозяйка в ушастом повойнике поставила перед ними жбан квасу, деревянные чашки, солонку с серой солью — и, перекрестив лбы, они принялись за еду. Дверь в избу распахнулась, и в ней появился поп. Весь в снегу, в овчинной шубе поверх однорядки, в рыжей лисьей шапке, белый, редкозубый, придерживаясь за притолоку двери, он с трудом перетащил одну ногу через порог, зацепился другой и растянулся во. весь рост поперек избы. Медный крест на шее жалобно зазвенел.

— Дворник, подымай! — ревел он с полу. — А то прокляну в сем веке и в будущем! В аду будешь гореть огнем неугасимым! Не пущу в царство небесное! Завяжу — и никто не развяжет! Подымай живей, плясать хочу! Коней давай! Пива!

Роевой гул Заезжей избы смолк, люди подымались с мест, тревожно окружали пьяного; покачивая осуждающе головами, посмеивались негромко:

— Должно, по царскому указу в Филипповки наговелся!

— Выкинуть его на двор! На снегу проспится! Тогда и лошадей дашь!

Вошедший за попом рыжий широкоплечий дворник почесывал с улыбкой затылок:

— Как же, православные, выкинуть? Чать, на ём сан!

Пахомов невозмутимо отложил ломоть хлеба, поднялся из-за стола.

— Вот как надо, — сказал он.

Подошел к лежащему, снял с его шеи крест на цепи, поцеловал, повесил к иконам. Потом, схватив пьяного за лохматое оплечье шубы, поднял рывком, поставил на ноги.

— Ты что, батька, сан позоришь? — бешено крикнул он, ударил пьяного по лицу. — Да я тебя сейчас с ярыжками в Съезжую избу! — И ударил еще раз.

Поп стоял как столб, покачиваясь, и в запавших ледяных глазках на меховом лице пробуждались любопытство и сознание.

— Я… я… поп Родион… А т-ты! Т-ты… што за человек?

— Я патриарший человек! — говорил Пахомов. — Где ты, батька, пил?

— В царевом кабаке!

— Врешь! — ударил Пахомов попа еще раз. — Царь народ не калечит… В боярском кабаке!

— Т-ты что же меня бьешь? На мне сан!

— Креста на тебе нет — нету и сана! А коль не ляжешь да не проспишься, будешь в монастыре на цепи сидеть!

Легли скоро и наши путники. Поп Родион давно уже спал на лавке, густой храп гудел по всей избе. Тихон долго не мог заснуть — он еще не видывал таких разгульных московских попов.

И богатырский храп отца Родиона рождал тревогу в Тихоне: чем-то этот московский веселый поп похож был на московского боярина князя Ряполовского…

Тихон лежал, дышал овчиной и думал. Думать было трудно, потому что думы были завалены заскорузлым обычаем, страхом перед сильной рукой. Осторожностью… И все-таки думы шевелились в Тихоне, таяли, двигались, текли, как весенние воды под снегом.

Под храп попа не спали и Кирила Васильич и Пахомов — из-под шуб слышался их шепот.

— Неправо дело с водкой, нет! — говорил Пахомов. — Что книги говорят? «Добро пить понемногу, ради телесной слабости… Землю ежели поливать вовремя — она посеянное ростит, а когда ливни идут сплошные — ростут только тернии да сорняки…»

— Ну да! А воеводы да бояре пиво запрещают людям варить на праздники… Народ в корчмы загоняют… На водку. В Москву кабацких ярыжек поставили — женок отгонять, что мужей из кабаков домой тащат… То-де государевой казне убыток. Чего делают, чего делают…

Тихон уснул, не слышал уж конца разговора под шубой.

А наутро, скача по московской дороге, дядя с попутчиком продолжали разговор, надрывно, долго, — видно, что душа об многом наболела.

— Чем крепка Русь! — говорил Пахомов. — Простые люди у нас крепки, а диакона да попы невегласи [38] Невежды. . Нет у нас рати духовной, чтобы за правду стояла. Нет! Службу церковную бредут еще еле-еле, а больше и не спрашивай. Неграмотны! Пьяницы! Вчерашнего попа вспомню — душа в ребрах мрет. Нету солнца разума, ночь безумная вокруг, глухая! А в церквах что творится! Нужны книги… нужно грамоте учить. Учителей надо, вот чего!

— А где ж их взять-то, учителей этих? — усмехнулся Кирила Васильич. — Нету у нас учителей!

— Будут! — убежденно выговорил Пахомов. — Будут. Есть светильники церкви! В Греции. На. Афоне. Есть четыре великих патриарха — Царьградский, Иерусалимский, Антиохийский да Александрийский, судия Вселенной.

И Пахомов загибал один палец за другим в глубоком меховом рукаве шубы.

— То-то, учителя ли нам они? — покривился Кирила Васильич. — Сами они под бусурманским султаном живут.

— А что делать-то? Что-о? — стонал Пахомов. — Нужно турок поганых из Царьграда выгнать, вот что.