Всеволод Иванов - Черные люди

Лишенные книг, они изощряли до предела свою бесконечную память, вели страстную полемику с противниками, они писали обличения, призывы, послания. И тюремный маленький двор за тыном, в гиблой тундре, оказывался связанным co всей землей, обращался к ней, говорил, звал, подымал на борьбу. Отрекшиеся от мира, посаженные в заточенье, они стали первыми свободными мыслителями и пророками народа.

Воеводе Неелову указано было держать их под строгим надзором. Куда там! У воеводы своих хлопот и так довольно. Самоеды с севера да обдорские остяки съехались на тысячах оленей, явились на Пустозеро, захватили силой рыболовецкую снасть у жителей острога. Воевода погнал за помощью в Холмогоры, просил пятьсот, прискакало на оленях пятьдесят стрельцов.

Воевода к тому же имел и другие задания — собрать людей, послать на остров Вайгач, на Урал — сыскивать там руды про государя. Где тут уж присматривать за попами!

А этим людям нечего было терять — чего им было бояться? Сама смерть была бы для них избавленьем! Погребенная в тундрах, в болотах, во мхах, в снегах, тюрьма стала трибуной, с которой они обращались ко всему миру — и к царю и к народу.

Поп Лазарь писал из тундры царю, и его голос досягал в кремлевские палаты:

«Мне палач язык вытащил да отрезал под самые вилки. Немилостива твоя царская казнь!.. А я все равно стал говорить, свидетельствовать правду!»

Чем больше было страдание этих обреченных людей, тем больше правды говорили они.

«Языком хоть резаным да свободным проповедую я истинное благочестие, рукой вольной пишу послания. Облыгают нас тебе, великому государю, сказывают — одни только мы за отеческие законы. Ей-ей — не одни мы! Есть на Руси великой сотни тысяч людей, что готовы помереть за правду, а из-за насилия и страха властей они остаются неизвестны. Молчат! А как, великий государь, мы страдаем! Намедни ко мне в темницу сотник ворвался. Пьяный. Бранится. А я что могу? На шее у меня цепь, на ногах — кандалы!»

Писанья пустозерских сидельцев, как именовались эти люди, в одной части своей были разного рода челобитными, которые шли через руки воеводы, в другой — богословскими, полемическими сочинениями, из которых одни воеводой отправлялись, другие задерживались, что бесконечно осложняло его обязанности.

Вторая часть этих писаний — послания верным, наставления, личные письма, пламенная публицистика — тайно перебрасывалась на Мезень, в Окладникову слободу, где протопопица Настасья Марковна жила большим гнездом, со чадами и домочадцами. Из Москвы позднее туда же были сосланы старшие сыны протопопа — Иван с семьей, Прокоп, а также верный ученик, молодой ремесленник, веревочник Лука. Тут же жили три дочери протопопа да с ними же друзья его семьи — вдова Фетинья Егоровна с сыном. Младший сын протопопа, Афанасий, уже учился, и в семье протопопа жил его учитель, Григорий. Тут же с ними жил и Федор-юродивый.

Послания из Пустозерска в Окладниковой слободе переписывались, множились и пересылались далее — на Москву и на Соловки, всюду, куда всегда можно было найти оказию, С Москвы на Мезень и на Печору приходили посылки, особенно пока жива была царица Марья да пока еще боярыня Морозова оставалась на свободе.

Применялась и нехитрая конспирация. Один из сидевших в Пустозерске вместе с Аввакумом, старец Епифаний, делал кедровые и кипарисовые кресты, в некоторых он искусно вырезал потайные ящички, куда Аввакум и помещал письма. Бывало, Епифаний вырезал такие ящички в древках стрелецких бердышей, и нужное письмо точно доставлялось в Москву…

Все, что делалось у царя на Верху, в Кремле, хорошо было известно по всей Москве — из разговоров и шепотов, а стало быть, становилось известным и на Пустом озере. Горячо обсуждалось все растущее увлечение царя западными вкусами, что становилось темой для посланий Протопоповых наставлений царю.

Смелые слова ходили по земле Московской в те дни, когда черный народ подымался в крестьянских восстаниях, когда огненный вал пылал от Дона до Соловков, когда атаман Разин казачьими свободными кругами подымал мужичье царство на Волге. Митрополит Павел Крутицкий, поняв силу движения, забил тревогу и бросился расследовать это дело. В Москве, на Мезени и в Пустозерске были схвачены письма.

Майор Елагин, начальный человек одного из рейтарских полков, получает пятьдесят рублев прогонов и в Великом посту скачет в Окладникову слободу, потом в Пустозерск, чтобы тушить пожар и в Мезенской и Печорской тундрах.