Всеволод Иванов - Черные люди

Атаман Василий Фролов двинулся с Саратова на Пензу, встретился там с Харитоновым, который с Пензы пошел на Керенск и Шацк. Огонь и меч гуляли вовсю. Воеводы, приказные, дворяне и помещики вырубались, уничтожались начисто, обиженные полным счетом рассчитывались с обидчиками.

Кроме основных стратегических направлений были и местные удары.

Атаман Чертоус из Мурашкина ударил на Арзамас.

Мужицкими отрядами под Арзамасом командовала монахиня Алена, женщина большой отваги и больших военных дарований. Была она из арзамасских крестьянок. Всегда в мужской одежде, она дралась с царскими войсками в Кадомском и Темниковском уездах. Ее схватили, пытали и сожгли живой в срубе, по приказу князя Барятинского.

— Эх, — говорила старица Алена, уже стоя на костре, — кабы все мужики дрались так, как я, князь Юрий навострил бы давно от нас лыжи!

Кривой атаман Аксен Иванов, перейдя Волгу у Васильсурска, занял Козьмодемьянск, а атаман Пономарев, продвигаясь глубоким рейдом вдоль реки Ветлуги, вышел на реку Унжу, взял село Унжу.

А дальше на север стояли стеной, шумели темные леса, тянулись без конца-края на север, полные пришлым людом, бежавшим от обид царя, бояр, воевод, дьяков, патриарха Никона, от правежей, от земских ярыжек от антихристовых, от самого антихриста. Здесь тоже шаял, хоть и прикровенно, тот же огонь гражданской и религиозной войны, сюда залетали и разгорались искры московских мятежей Соляного и Медного, здесь жили много испытавшие в борьбе люди — клейменые, корноухие, безносые, с рваными ноздрями, с рублеными пальцами рук и ног, искалеченные клиенты пытошных и разбойных приказов.

Ранение и отъезд на Дон атамана Степана Разина в самый решающий момент крестьянской войны сломало хребет восстанию, оно распалось на ряд очагов. Царскому большому воеводе князю Юрию Долгорукому все легче становилось ломать сопротивление мельчайших отрядов, отдельных групп, и долгоруковские воеводы тех дней — Милославский, князья Щербатов и Барятинский, Хитрово, Лихарев и другие — все легче и беспощадней истребляли повстанцев, вешали, стирая с лица земли, а главное — разоряя, выжигая целые деревни и села.

«Страшно было смотреть на Арзамас, — пишет современник событий, — где князь Долгорукий сыскивал и истреблял участников восстания. Посады арзамасские были сущим адом. Виселицы стояли как лес, на каждой висело по 40, по 50 мертвецов. Валялись у плах десятки отрубленных голов, дымились на морозе кровью безголовые трупы, торчали сотни кольев, на которых по два, по три дня сидели побежденные, мучась смертными муками, пока не умирали. В Арзамасе одном казнено было до двенадцати тысяч мужиков, а всего истреблено было более ста тысяч человек».

Даже не принимавшие участия в бунтах крестьяне гибли при этих расправах — одичавшие от крови воеводы не разбирали правых и виноватых.

А далеко на севере, за темными лесами, в Белом море на острове продолжал гореть еще один очаг восстания — Соловецкий монастырь. Под защитой волн морских, за каменной стеной своей, за пушками и пищалями, в руках многочисленной братьи, крепко увязанный своим могучим хозяйством со всем севером — до самой Москвы, пылал монастырь вулканом среди Белого моря, оставался в глазах народа единственным центром не нарушенного еще древнего благочестия. Шатнулись в никонианство кремлевские соборы. Не устояла Троицкая обитель, сдюжившая когда-то татарщину и литовскую осаду. Рухнул в глазах народа греческий авторитет самого Константинополя и не восстановлен до сего дня. Московская церковь неожиданно для нее самой оказалась составной частью феодального и приказного строя. И только в бунтующих Соловках видел народ свою свободную, старую веру.

В северные леса сбегались отовсюду русские люди, туда, где издавна жил и трудился мужественный, обыкший трудностям поморский северный люд новгородского вольного корня, никогда не знавший ни татарского ига, ни крепостного гнета. Здесь они были укрыты пространствами, лесами от бессмысленно жестоких гонений.

К западу от торного международного пути Вологда — Великий Устюг — на Холмогоры и Архангельск оказалась пробита новая, трудная, но безопасная тропа от Пудожа на Повенец, либо водой, через великое озеро Онего, либо в обход его, по берегу, а там на Сумский посад, и морем — на Соловки.

Поосторонь лесной этой магистрали тянулось лесное нетронутое раздолье: на сотни и сотни верст — ни сел, ни погостов! Сюда, на Соловки, спасались с Москвы, с Волги, с Дону голые, разутые, искалеченные, пытаные, раненые, разоренные телесно, но духом крепкие люди.