Савва Дангулов - Дипломаты

— Но он действительно солдафон, лишенный интеллекта?

Петр помедлил с ответом. Ему вновь показалось, что Ленин продолжает спор с невидимым противником, страстно возражает, урезонивает, вразумительно убеждает.

— Нет, я не увидел в нем просто солдафона, не считают его только солдафоном и русские военные, с которыми я беседовал, они находят, что Гофман куда одареннее всех германских стратегов, включая Людендорфа и Гинденбурга. В том, как он осуществил Танненбергскую операцию, были и расчет, и глубина мышления.

Ленин пододвинул и окну стул и, поднявшись на него, открыл форточку. Он сделал это очень легко, с видимым удовольствием. «Если после бессонной ночи, — подумал Петр, — у него сохранилась такая потребность, наверно, он очень здоров».

— Мне говорили военные, что он критиковал Людендорфа, и достаточно зло, — сказал Ленин. — Эта смелость опиралась на авторитет или заступничество высокого лица?

— Мне так кажется, и на авторитет, — сказал Петр. — Не в наших интересах оглуплять его, тем более что тридцать дивизий, которые все еще идут на нас, сила реальная.

Наступила пауза. Встал Троцкий и медленно пошагал в противоположный конец комнаты — там на тумбочке стоял графин с водой.

— Пакет был вскрыт, разумеется, без вас? — спросил Ленин.

— Нет, при мне и досконально исследован.

— В самой реакции не было ничего импровизированного? — настаивал Ленин. — Все срепетировали заранее?

Петр попытался сосредоточиться. «В самом деле, как реагировал на письмо Гофман? Что было в этой реакции главным, какими подробностями сопровождалось?»

— Он пытался внушить: «Легче начать наступление, труднее остановить». В военном деле есть пора, старался доказать Гофман, когда командование утрачивает власть над войсками, — начало наступления… Он повторил дважды: «Когда машина набрала скорость, привести в действие все тормоза — значит разбиться в пух и прах».

За окном разыгралась пурга, время от времени ветер подбирался к самой форточке и бросал в комнату щепотку снега — снег был по-февральски мягким и бесшумно падал на пол. Чичерин поглядывал на окно и потирал зябнущие руки.

— У вас создалось впечатление, что машина Гофмана все еще мчится?

— По-моему, да… при этом на скорости большей, чем вчера.

— Это инерция?

— Думаю, замысел.

— Это всего лишь ваше предположение?

— Нет, я опираюсь на то, что видел своими глазами: на восток идут эшелоны с тяжелой артиллерией, боеприпасами и горючим.

— Вы сказали: с тяжелой артиллерией и горючим? И что это значит, по-вашему?

— Еще три дня наступления, и немцы смогут обстреливать Питер…

Ленин искоса взглянул на стенку справа: там висела карта Европейской России. Он будто бы еще раз измерил маршрут немецкого наступления: Минск — Псков — Питер. Все пути были точно на ладони.

— Еще вопрос: в этом единоборстве Людендорф — Кюльман немцы не так монолитны, как нам кажется. Чью сторону представляет Гофман?

Петр подумал: «Вот здесь мои познания и кончились, но как признаться в этом?»

— Мне кажется, сторону Людендорфа… Но, отправляясь к Гофману, я, откровенно говоря, не думал об этом.

— Нам надо думать и об этом… Как ведет себя русское офицерство в местах, которые вы проезжали?

— В Двинске офицеры надели погоны.

Рука Ленина, припавшая ко лбу, печально замерла.

— А мог бы я вам задать еще один вопрос: как вы понимаете все, что увидели в эти дни? Что скрыто за поступками немцев, какой расчет?

Петр задумался: видно. Ленин хотел, чтобы он не просто отвечал на вопросы, отвечал неторопливо и точно, но и оценил все, что увидел в эти дни, точно взвесил и определил.

— Все дороги забиты войсками: шоссейные, грунтовые, железные, — сказал Петр. — Такое впечатление, что у немцев нет западного фронта, есть только восточный. Очевидно, им нужен здесь успех. Даже сегодня у них нет уверенности, что он достигнут.

Петр оглянулся и неожиданно встретился с взглядом Троцкого. Его глаза были полны внимания.

— Движение германского вала не остановилось? — спросил Ленин.

— Я это видел, возвращаясь от Гофмана: немцы идут.

Троцкий встал, едва не опрокинув стул.

— Даже человек, напоровшийся на пулю, еще продолжает идти, — сказал он и взял стакан.

— Вы полагаете, германцев можно уподобить смертельно раненному? — спросил Ленин.

Петр взглянул на руку Троцкого, охватившую стакан, он обратил внимание на то, что ногти Троцкого чуть-чуть подкрашены.

— Нет, почему же? Их рана пока не смертельна, но достаточно серьезна чтобы не только угрожать другим, но и подумать о собственной голове.