Савва Дангулов - Дипломаты

А Смольный, как всегда, не спал. Там, где парадная лестница Смольного достигает третьего этажа. Белодед встретил Чичерина.

— Ленин ждал вас к полуночи, потом к рассвету, а сейчас, — Чичерин достал из жилетного кармана часы, — поди уже семь, а?

— Восемь, — проговорил Петр.

— Даже десять минут девятого, — поднес к глазам часы Чичерин. — Вы не так быстро, — сказал он Петру. — И я полуночник, но в это время даже я сплю. — Он пошел тише. — А когда не сплю, начинают болеть лопатка и пальцы. — Он раскрыл ладонь, медленно пошевелил пальцами. — Да, пальцы немеют, и уже не могу идти так быстро.

— Гофман подтвердил получение пакета? — спросил Петр.

Георгий Васильевич поднял лицо — они вошли в тень.

— Да. — Чичерин бросил на Петра быстрый взгляд, слишком быстрый для того состояния, в котором сейчас находился. — Немцы прекратят наступление? — спросил он.

— Трудно сказать, — ответил Петр. — Положение остается серьезным.

Они прошли к Ленину, но Владимир Ильич не смог принять их: он беседовал с военспецами и просил быть минут через сорок, а пока не терять времени даром и переговорить с Троцким.

Едва заметным кивком головы Троцкий дал понять, что он заканчивает работу и просит подождать. Петр видел широко расставленные локти Троцкого, круглую — колесом — спину, жилистую шею, волосы, лежащие крупными, небрежно зачесанными прядями. Петр не без зависти смотрел, как небольшая, крепкая рука бежит по бумаге и очередная страничка мягко ложится на стол. В сознании Петра это отождествлялось с плоскопечатной машиной, работу которой он однажды наблюдал в Берне. — даже воздух не успевал расступиться перед очередным листом, падающим с машины. Прежде чем лечь в стопку, страничка какую-то секунду удерживалась в воздухе, мягко пружинила. Троцкий выстреливал странички со стремительностью и ритмичностью машины, разве только не укладывал в стопку, а небрежно устилал стол. Петр смотрел и думал: как должны выстроиться мысли, если вот так, без сучка и задоринки, не останавливаясь и не сбавляя темпа, можно выдохнуть статью. Видно, и в самом деле Троцкий заканчивал работу — странички вылетали со все увеличивающейся скоростью. Одна упала на стул, другая легла на подоконник.

Троцкий бросил перо, устало повернулся и позвал секретаря. Вошел секретарь — тучный юноша с шафрановым лицом. Троцкий сказал, что статья готова.

Троцкий снял пенсне и, вертикально воздев его перед настольной лампой, принялся протирать. Тонкие пальцы Троцкого не без удовольствия прощупывали стеклышко. Глаза, освобожденные от пенсне, утратили природный блеск и живость, стали непривычно плоскими и сонными. Троцкий, точно догадавшись об этом, надел пенсне и прозрел.

— Так вы были у Гофмана? — спросил он, поворачивая стул к Петру — это Троцкий сделал ловко, не вставая со стула. — И он держался непримиримо?

Петр подумал: откуда он знает, как держался Гофман? Ведь Чичерина Троцкий не мог видеть. Впрочем, сказать: «Он держался непримиримо» — все одно, что ничего не сказать. Если речь идет о Гофмане, нетрудно догадаться, что он держался именно непримиримо.

— Да, он был выше неба, — произнес Петр.

Троцкий остался строгим.

— Пригрозил: «Если вы откажетесь от договора, мы тряхнем вас всей нашей мощью»? Пригрозил? Так ведь?

Петр недоуменно посмотрел на Троцкого: «Вот дьявол, он уже все знает!» Впрочем, достаточно ли оснований у Петра считать Троцкого провидцем? В самом деле, если Гофман держался непримиримо, что подтвердил Петр, то, разумеется, он мог пообещать привести в действие немецкую мощь. Нет, никакой прозорливости тут нет.

— Да, смысл его ответа был именно таким, — согласился Петр.

Троцкий встал, встал бурно, нет, он не так устал, как предполагал Петр.

— И он сказал, что через два дня они будут в Пскове, а еще через день в Петербурге! Сказал он так или не сказал?

Петр выругался про себя, выругался крепко, как еще, наверно, не ругался со времен Кубани. Нет, это все-таки похоже на диво: у Гофмана был он, а Троцкий точно, в деталях (самое удивительное, проклятые подробности — их не придумаешь!) воссоздает беседу Петра с Гофманом, будто…

— Да, он говорил и о Пскове, и о Петрограде, — подтвердил Петр.

— И вы, очевидно, думаете сейчас о том, сидел ли я во время вашей беседы с Гофманом под его письменным столом, на котором лежит фотография жеребца? Думаете вы сейчас об этом, нет, скажите искренне, думаете?

Петр рассмеялся:

— Чего греха таить, вы так точно рассказывали. мог подумать и об этом!