Савва Дангулов - Дипломаты

Адъютант прочел письмо и кивком головы, тихим и сдержанным, дал понять Гофману, что это как раз тот документ, которого ждали в штабе.

Однако это не устроило Гофмана, он взял документ и близоруко рассмотрел одну за другой две странички. Потом поднял глаза, быть может, с намерением проститься с русскими, и вдруг увидел Петра.

— А я вас ждал завтра или даже лучше послезавтра. — И, точно застеснявшись своей радости, добавил: — Послезавтра я встретил бы вас с большими удобствами.

Петр осмотрелся: на щитах, крытых зеленым бархатом, рыцарское оружие и доспехи, судя по всему, тевтонское оружие и доспехи — чешуйчатые кольчуги, стальные шлемы, мечи с нарядной рукоятью. Очевидно, германская цитадель на русской земле — усадьба немецкого барона, владельца обширных угодий и сыроварен. Варил сыр и коллекционировал кольчуги.

Гофман указал русским гостям на кресла подле себя, велел принести чай.

— Простите, быть может, вы любите крепкий чай — я завариваю его сам, — произнес он.

Петр отказался, однако Гофман выдвинул ящичек секретера, достал деревянную коробку квадратной формы и, нащупав ногтем линию разреза, отделил крышку — послышался запах сухого чая, остро пряного.

— Когда вы из Петербурга?

Он сказал: «Петербурга».

Петр говорил, но Гофман не слушал — вопрос праздный, но генерал его должен задать.

— Как благополучно вы… — он какое-то время искал слова и с силой выдохнул, — доехали? — Кстати, последний вопрос менее отвлечен, чем предыдущий. — Вашей поездке не помешали германские… войска? — Он не постеснялся спросить об этом, хотя отлично был осведомлен, каналья. — Какой вы увидели армию кайзера? — Ну, это уже сверх меры — да не на комплименты ли он напрашивается?

А между тем вопросы становились все существеннее. Гофман точно стоял за спиной у Петра и кончиками пальцев осторожно, но достаточно настойчиво подталкивал его к главному. Кажется, от долгого лежания вопросы спрессовались в сознании Гофмана и теперь вдруг вырвались с невиданной силой — так высокогорное озеро, созданное людьми, всей тяжестью давит на воду в прорытом тоннеле, и вода словно отвердевает — ею можно и рыть землю, и крушить скалы, корчевать деревья, вращать допасти гидростанции.

Гофман взглянул на щит с оружием в доспехами, потом посмотрел на свои шерстяные носки и вышел в соседнюю комнату. Он вернулся в ярко начищенных сапогах и, прежде чем сесть, какое-то время постоял перед Петром, будто желая дать ему возможность обозреть себя.

— Есть момент, — вдруг заговорил Гофман, — когда армия начинает двигаться сама и никто ей не может сказать «стоп», ни генерал, ни сам император. — Он стоял сейчас над Петром со скрещенными руками. — Остановить — значит вызвать… катастрофу.

Петр встал, встал и Кокорев.

— Даже большую скорость можно загасить, — сказал Петр.

Правый сапог Гофмана пришел в движение. Гофман притоптывал все энергичнее.

— Но я не могу вас понять, господа большевики! — воскликнул Гофман, он приблизился к столу. — Вы просите мира и забрасываете наших солдат листовками. — Он наклонился над столом. — Вот, вот! Эта ваша листовка, господа большевики?

Он протянул Петру лист бумаги такой яичной желтизны, что глазам больно.

— Если это вопрос, то он вряд ли уместен сейчас…

— А мне не надо ответа: и ваша плохая бумага, и ваш плохой немецкий язык… Вот, вот, послушайте. Ах, где мои молодые глаза?

Он выдвинул ящик, достал лупу размером в чайное блюдце и безбоязненно поднес к лицу — губы, а за ними нос угрожающе вздулись.

— Вот, посмотрите, нет, только посмотрите! — Желтая бумага в руках дрожала.

А Белодед смотрел на Гофмана, думал: все недруги обратились для Петра в Королева! Все, кто обременил своим злым сердцем землю, все, кто жег ее недобрым пламенем, все, все.

— Вы могли бы убить такого? — спросил Петр Кокорева, когда они покинули штаб Гофмана.

Кокорев оглянулся на Петра.

— Не можете забыть нашего разговора?

— Не могу.

Поодаль вспыхнули и погасли фары — там ожидала немецкая машина, она должна была доставить их на вокзал.

Поезд пришел в Петроград уже под утро, и прямо с вокзала Белодед направился в Смольный. Казалось, город и не помышлял об опасности, которая над ним нависла. Дворник в белом фартуке совсем довоенной ослепительной белизны и свежести двигался по мостовой, размахивая метлой, как косой. Он был заведен на века, этот дворник. Чалая лошаденка, впряженная в дровни (откуда они — с Охты или Мги?), тащила воз соломы — не камины ли топить? Перед Таврическим стоял солдат с красной повязкой на руке. Солдат был мал, а колонны дворца стройны, торжественно строги и немыслимо высоки, но солдат смотрел на них так, точно они были ему по плечо.