Гарри Табачник - Последние хозяева Кремля

То, что было редкостью при царизме, становится распространенным явлением в советское время.

Минует сто лет, и пребывание в палате №7 опишет Валерий Тарсис. Он расскажет о гулявших по проспекту Сумасшедших и устами одного из них напомнит „нормальному” миру, что „первый тоталитарный фашистский режим был создан в России”.

Только освободившийся от сдерживающего влияния религии и уважения к установленным веками традициям режим, при котором власть находится в руках оторванных от остальной массы населения, но охваченных огнем революционной ненависти правителей, способен на то, чтобы сделать своим орудием массовое упрятывание здоровых людей в сумасшедший дом. Это началось еще в те времена, которые при Горбачеве советские историки станут преподносить как золотой век советской власти. В 1919-м зафиксирован первый случай использования психиатрии для борьбы с политическим противником, когда лидер эсеров Мария Спиридонова была приговорена московским революционным трибуналом к заключению в психлечебнице.

В 30-е годы НКВД строит спецпсихбольницу на 400 коек в Казани, и использование психиатрии ставится на широкую ногу. В 1940-м в институте Сербского создается новый отдел, стыдливо прячущийся под названием отдела „политработы”. В хрущевские времена режим решает от массовых расстрелов перейти к массовому помещению в психбольницы. В опубликованной в 1959 году в „Правде” статье говорится: „Преступление — это отклонение от общепринятых стандартов поведения, часто вызванное умственными расстройствами. Ясно, что психическое состояние тех, кто начинает выступать против коммунистического строя, не в порядке”. Этот глубокомысленный и с точки зрения „Правды” совершенно нормальный вывод подводит, так сказать, теоретическую базу под то, что грядет.

Узнав впервые о том, что происходит в советских психлечебницах, из произведений Тарсиса, Запад затем познакомился и с такими наследниками гитлеровского врача Менгеле, как советские психиатры А. Снежневский, предложивший считать инакомыслие формой шизофрении, его заместитель Р. Наджаров, А. Морозов, Е. Лаврицкая, придумавшая особенно мучительную пытку — завертывание в мокрые простыни, и Д. Лунц.

После того как в марте 1977 года Брежнев дал ясно понять, что ни о какой либерализации не может быть и речи и что с „противниками социализма будут поступать как с врагами родины, как пособниками, если не фактическими агентами империализма”, не оставалось сомнений в том, что он ставил знак равенства между политической оппозицией и предательством. Брежнев напоминал, что перманентное состояние террора, который постоянно нависает над советскими гражданами, может опять из пассивного перейти в активное и может начаться в любой момент.

Времена Тарсиса — доандроповская эпоха. С приходом Андропова КГБ ставит использование психиатрии на широкую ногу. Это не значит, что Андропов гуманнее, что там, где бы Сталин расстрелял, он посылает в больницу. Он хитрее. Он понимает, что после полувекового существования режима расстреливать недовольных им — палка о двух концах. Прежде всего это означало бы признание существования недовольных, что опровергло бы марксистскую догму, утверждающую, что в социалистическом государстве их быть не должно.

Андропов находит, по его мнению, простой выход из положения. Недовольные объявляются ненормальными. Это даже и с обывательской точки зрения понятно. Ну, какой нормальный будет выступать против режима, у которого такая сила?

Ненормальными начинают объявлять всех, с кем ведомство решает расправиться без излишнего шума. Число психбольниц растет, и к концу пребывания Андропова в КГБ достигает 30.

Сюда посылают и диссидентов, и борцов за еврейскую эмиграцию, и слишком настойчиво добивающихся справедливости, и выступающих в защиту национальных чаяний своих народов, и верующих.

Это когда андроповский протеже придет к власти, начнут заигрывать с религией, а пока в росте интереса к религии советский режим усматривает серьезнейшую угрозу. Ведь это обязывает претендующую на монопольное владение людскими душами коммунистическую идеологию вступить в соревнование за человека. А коммунистическая идеология к соревнованию не приспособлена. Она может побеждать, только опираясь на силу. В споре она рассыпается, как карточный домик. Она боится спора, потому что нет такой аргументации, которая сумела бы оправдать разложение, к которому привела общество советская власть. В то же время вера в Бога помогает человеку обрести твердую почву, стоя на которой, он может бороться за свое достоинство и права.