Бернар Клавель - Свет озера

Внезапно это видение стало более реальным, чем все, что его сейчас окружало: молчание толпы, молчание ветра, белая рука лекаря, вскинутая вверх. И тот свет, что излучал он.

А правда ли, что от него исходило сияние? Правда ли, что он сумел отвести от города северный ветер? Хоть сейчас найдешь в Морже сотню людей, которые готовы в том поклясться… Сотню людей, которые думают также, что он не просто человек, а нечто большее.

Бизонтен пожал плечами и горько усмехнулся. Поклонение, которое у многих вызывал Блондель, всегда его немножко раздражало, и однако сейчас он чувствовал какое-то душевное смятение. Смятение это, на минуту овладевшее им вопреки его воле, было ему неприятно, и, встряхнувшись, чтобы прогнать ненужные мысли, он принялся строгать доски с такой злобной яростью, какая редко нападала на него в часы работы.

Он сколотил гробик, вырезал маленький деревянный крест и уже совсем собрался положить трупик в этот ящик, от которого так хорошо пахло свежим деревом, как вдруг спохватился и пошел в дом. Клодия, которая в его отсутствие так и не переменила обычной своей позы, сказала ему, что женщины возятся с детьми. Он тихонько вошел в спальню. Мари стояла, наклонившись над новопривезенными младенцами, которых они рядком положили на один большой лежак. Чуть подальше стояла Ортанс, по-прежнему напряженная, застывшая, и не спускала глаз с улыбающейся во сне малютки Жюли. Обернувшись к Бизонтену, Ортанс прошептала:

— Счастье может быть и в том, что видишь хоть одного счастливого ребенка… Спасенного ребенка.

Все они перешли в большую комнату, и Бизонтен спросил:

— Вы на погребение малютки придете?

Обе женщины отправились за ним, и Ортанс своими руками положила крошечное тельце в гробик. Потом они все вместе прочитали молитву в этом амбаре, на который с размаху обрушивались холодные удары ветра. И Бизонтену так и не удалось по-настоящему разобраться в том, молился ли он и впрямь за усопшую. Он забил крышку гроба, и ему почему-то показалось, будто он закрыл крышкой коробку, где лежит кукла.

— Придется подождать до утра, сегодня зарыть не удастся, — проговорил он. — Если только, конечно, дождь немного не угомонится.

Когда они вернулись домой, Мари взялась за стирку пеленок, а Ортанс с Бизонтеном занялись стряпней. Низко нависало небо, и уже темнело, уже сгущался вечерний сумрак, когда послышался лошадиный топот и ребячьи возгласы. Бизонтен вышел во двор. Первым делом он ввел в комнату Леонтину и Жана, потом помог Пьеру распрячь лошадь. Пьер сразу заговорил о виноградаре, который дал ему не только вина, но и две корзины чудесных яблок. Бизонтену захотелось тут же рассказать ему о том, что приехал Барбера, а Блонделя уже нет в живых. Но он никак не мог решиться. В конюшне было темно, и Пьер не заметил контрабандиста, благо тот перестал храпеть. Когда мужчины вошли наконец на кухню, Клодия, которая до сих пор сидела неподвижно, ни на что не обращая внимания, при виде Пьера вдруг бросилась в его объятия и закричала истошным, каким-то не своим голосом, больно резавшим слух:

— Он умер… Умер… Они его тоже убили… Убили его…

И разразилась рыданиями.

Пьер испуганно прижал ее к своей груди.

— Что случилось? О ком это она? — растерянно спрашивал он.

Подойдя к нему, Бизонтен мягко проговорил:

— Французы убили Блонделя.

— Блонделя? Черт побери!

— Да, убили, нам Барбера рассказал.

— Барбера? А где же он сам?

Бизонтен молча показал в сторону конюшни.

Пьер отвел Клодию к скамейке, сел сам и посадил ее к себе на колени. Потом он потихонечку начал укачивать ее, как укачивают больного ребенка, и вполголоса утешал ее. Откуда вдруг нашел он голос и те интонации, которые появлялись у Блонделя, лекаря из Франш-Конте, когда тот баюкал младенца! Клодия перестала плакать. Лишь время от времени все тело ее еще сотрясали рыдания, но наконец, уткнувшись личиком в плечо Пьера, она постепенно утихла, только изредка всхлипывала.

Стараясь не шуметь, Мари осторожно поставила на стол мисочки, пламя очага теперь уже пересилило дневной свет. Леонтину и Жана, очевидно, испугали рыдания Клодии. Жан подошел к Бизонтену, и тот положил руку на голову мальчика, а Леонтина хоть и не цеплялась каждую минуту за юбку матери, однако неотступно следовала за ней по комнате. Когда похлебка была подана, Мари вопросительно посмотрела на Бизонтена и Ортанс, а потом перевела взгляд на конюшню. Бизонтен неопределенно махнул рукой: