Юрий Андреев - Багряная летопись

— А ведь и у меня, когда-то парень был, — вслух подумала Зинка. — А может, и не было? Эх, жизнь наша распроклятая!

— Зря ты небось от матери убежала? — усомнилась Марфутка. — Уехала бы за границу, жила бы припеваючи, в шелках-бархатах ходила бы…

— Ты замолчи, паскуда грязная! — злобно закричала на нее Зинка. — За шелка-бархаты да чтобы душу свою человеческую продать? У тебя нет, так и других на свою колодку меришь?

— Советую я тебе, Наташенька, на допросе доказывать, что у тебя отец и мать из богатых, а за красных ты заступилась, потому что бог велит больных да убогих защищать, — вставила тетя Дуся. — А не то всё тебе припомнят…

Текли минуты и часы, а Наташа рассказывала, она говорила теперь о своем городе, о его красоте, о его улицах, площадях, памятниках. Читала стихи:

Многие слова Пушкина были непонятны этим женщинам, которые никогда не бывали в Петрограде и даже не слыхали о великом поэте, но выразительность классических строк и взволнованного чтения были столь впечатляющи, что они сидели и лежали затаив дыхание, широко раскрыв затуманившиеся глаза, испытывая чувства, давно забытые или незнаемые ими…

— Петроград я знаю, там революцию произвели, — задумчиво сказала Зинка. — Там Ленин был.

— Про Ленина я тоже слыхала, — торопливо вставила Марфутка, — говорили, что он шпион немецкий и подкуплен, чтобы Россию немецкому царю продать.

— А у нас балакали, що цей Ленин простой и добрый-добрый, — робко вступила Оксана-спекулянтка, смуглая молодка, снятая с поезда заградотрядом с двумя мешками муки. — Казалы, що вин ходакив в кабинэти своим примае и всэ, всэ им дае. Кому землю, кому лошадь, кому корову. Правда це чи ни?

Наташа знала о Ленине по газетам, читала его выступления, много узнала о нем от Гриши. Даже от Безбородько и Авилова она слышала, что Ленин хорошо разбирается в военных вопросах и умеет совершенно сверхъестественно провидеть события.

— Да, я тоже читала, что Ленин крестьян принимает, — ответила Наташа. — Он хочет, чтобы всем хорошо жилось, чтоб не было бедных, чтобы все были равны между собой, чтобы все были образованные… — Наташа говорила вдумчиво, подбирая точные фразы, потому что чувствовала, как верят каждому ее слову новые подруги.

— Наташ, а Наташ, а все же ты нам по правде скажи, вот все по совести, как сама думаешь: кто победит, чей верх будет — красных или белых? — Все в камере замолчали, жадно глядя на девушку.

— Конечно, красные! — удивилась Наташа, но тут же поняла, что сейчас одних только чувств — мало, что все с нетерпением, как при решении судьбы, ждут неопровержимых доказательств. Она замолчала, задумалась. Рассказывать об основах теории, которую она с таким интересом узнала в кружке Федора Ивановича Фролова? Нет, это ничего не даст, здесь мыслят грубей и конкретней. — А очень просто, что красные, — повторила она. — Вот тебе, Марфа, нравится в этой камере?

— Да что ты, окстись, милая! В такой-то вонище да грязище?

— Значит, на воле лучше?

— А то!..

— Ну, а если большевики весь народ, все миллионы людей из этой вонищи да грязищи выпустили, неужели люди назад захотят: уйти от света, воздуха, свободы, чтобы снова на буржуев горб гнуть? Да разве их теперь назад загонишь? Они теперь любого с пути сметут, кто старые порядки завести надумает. Поняла?

— Поняла! — выдохнула Зинка, подымая голову с ее колен, и убежденно сказала:

— Ты, Наташка, само собой, коммунистка или большевичка, но за нас не беспокойся: у нас тут ни одной шкуры нет, чтоб тебя выдала!

— Да нет, Зина, я беспартийная, — смущенно произнесла Наташа.

— Ну, это, конечно, твое дело, открываться нам или нет, однако и мы, хоть дуры темные да необразованные, а все же не лыком шиты. Но только ты и думать не моги: за нами — как за каменной стеной! А вот растолкуй нам лучше такое дело…

И потянулся день за днем — в маленькой, зловонной и душной клетке, где было заперто десять женщин; ни свежего воздуха, ни человеческой постели, ни чистого белья; с отправлением естественных надобностей всех на виду у всех, с прогорклой пищей. И каждый день, в любой час, собирались вокруг Наташи заключенные женщины — она пересказывала им повести и романы, читанные ею, иногда представляя содержание в лицах. А бывало, часами то одна, то другая женщина рассказывала о своей горькой судьбе, ненаписанной книге, рассказывала, адресуясь ко всем, и особенно к этой молоденькой справедливой арестантке, даже в ее молчании чувствуя напряженное, искреннее внимание.