Юрий Андреев - Багряная летопись

— Вот молодцы, а? — восхитился старый пропагандист. — Ну ничем не затемнишь!

— А то гляди, оторвем твои усы да Володьке приставим для солидности, понял?

— Как не понять, родные вы мои, валите скорей ужинать, пока меня глодать не начали!

Поднялся крик, застоявшаяся энергия бурно вырвалась наружу — от возни затрещали нары, кто-то звонко стукнулся головой о стену, охнул, заругался; Еремеич, сев на край нар, невозмутимо принялся опустошать свой котелок.

Ребята пошумели, повоевали, поужинали и завалились спать. Остался бодрствовать у печки лишь дневальный Далматов. Он пристроился под фонарем и принялся писать письмо — пятое уже с дороги. Еремеич подошел, присел рядом, начал пришивать пуговицу.

— Кому это ты всё письма пишешь да вздыхаешь?

— Да так, Федору Ивановичу, еще кое-кому…

— Эх, Федор, Федор… — вздохнул Еремеич. — И что в нем за сила? Ведь простой рабочий, и кончил-то лишь двухклассную школу, а тянет к нему людей неодолимо. Отмобилизовался я после японской, вернулся — герой героем, начальство обрадовалось и ну меня в мастера, заслуженного кавалера, — одни усы чего стоили! — отрастил, защищая веру, царя и отечество. А мне Федька-то и говорит: «Заходи на огонек, глубокоуважаемый Иван Еремеевич». — «А бутылка-то будет?» — спрашиваю. «Насчет угощения не изволь сумлеваться, кавалер», — хитро так улыбнулся. Ну и угостил, скажу я тебе! Как взял в оборот, аж вспотел я. И драил меня, и драил — в общем, снял как бы повязку с моих глаз. Да… — Еремеич задумался. — Талант у него на убеждение, да и то сказать: ведь у него первым учителем кто был?

— А кто?

— Неужто не знаешь? — искренне удивился Еремеич.

— Нет, — неуверенно ответил Гриша, напряженно пытаясь вспомнить хоть что-нибудь.

— И Володька не говорил, не похвалялся?!

— Нет…

— Вот гордая порода! А с виду ведь балаболка, шутник-пустосмешка! Да ведь Ульянов-Ленин, Владимир Ильич! Николай Петрович его тогда называли — для секрета.

— Ленин?! — У Григория даже приоткрылся рот. Еремеич шутливо прихватил его губы двумя пальцами.

— А ты, может, слыхал, что еще в прошлом веке у нас близ Обуховского Ленин организовал кружок, который входил в «Союз борьбы за освобождение рабочего класса»?

— Слыхал.

— Так Федька-то, Федор Иванович, у него тогда в кружке и участвовал. Понял?

— У Ленина?..

— То-то и оно. Понял? Да. Прошло, значит, сколько-то времени, и записался я в партию. На заводах агитацию вел, в армию в четырнадцатом отправился — тоже задание имел, после германской вот получил поручение за вами, сопляками, присматривать. Так моя жизнь и повернулась с того вечера, как я к Федору Ивановичу в окошко постучался, да еще в стекло всматривался: выставлена ли бутыль на столе… Одного жаль — бобылем остался, неудачно как-то у меня это дело сложилось. А еще кому ты пишешь: знакомой или невесте?

«Федор Иванович учился у Ленина! И хоть бы словом когда обмолвился… А я бы мог так? — Мысли хороводом закружились в Гришиной голове. — Нет, я бы десять, сто раз об этом рассказывал бы — кстати и некстати. А он-то каков!..» Григорий так был потрясен гордой скромностью старшего Фролова (да и в Володьке что-то новое открылось ему), он почувствовал себя еще таким неопытным, зеленым, что вместо сухого, сдержанного ответа откровенно сказал:

— Не знаю, Еремеич. Была бы возможность, поженились бы.

— Да уж молод ты больно. Лет девятнадцать? А ей сколько?

— Она на полгода младше.

— Вот видишь! «Поженились бы». Карточка есть?

Григорий достал из внутреннего кармана фотографию Наташи. Еремеич встал — поближе к фонарю — и долго в нее всматривался.

— Видать, не из рабочей семьи?

— Да, отец ее военный инженер. Сейчас он в Англии.

— Буржуйская дочь, значит? — Еремеич хитро, с прищуром глянул на Григория. — Как же ты влюбился?

— Очень уж хороша, так и влюбился. А потом, — Гриша прямо посмотрел на старого солдата, — навеки она должна оставаться в буржуях? И еще: Плеханов и Ленин — они родом из рабочих, что ли? А Маркс?

— Ну, сразил, сразил! — засмеялся Еремеич. — Это я ведь наживку подкинул: клюнешь или нет, начнешь размазывать да оправдываться или как думаешь, так и ответишь? Нет, ничего, у Федьки-то глаз верный, коли взял тебя в свою семью. Покажи-ка еще карточку. — Он еще раз оценивающе посмотрел на Наташу. — Глаза большие, лоб ясный, коса русая короной — королева и только, — возвратил он фотографию. — Ну, а по хозяйству что она умеет? Ну, щи варить, постирать, пол помыть сможет?