Юрий Андреев - Багряная летопись

Трезво взвешивая соотношение сил (сказывалась школа отца — статистика-экономиста по образованию, управляющего большим имением), он видел впереди только разгром — пусть даже где-то не очень близко, пусть после свирепых побед, но — неминуемый разгром белых генералов, а следовательно, и неизбежную собственную гибель. Он вдруг явственно представил, как стоит в нательной рубахе перед отделением стрелков, как их командир поднимает руку и звенящим голосом произносит: «По кровавому врагу пролетарской диктатуры…» Безбородько опять глубоко вздохнул.

— Вам тоже плохо? — услыхал он тихий голос Наташи.

— Ах, девочка, кому же сейчас хорошо?

— Да вот мама не вздыхает, — непримиримо произнесла девушка.

— Наташенька, Наташенька, как мало вы еще понимаете в жизни взрослых людей… Вы и понятия не имеете о тех тревогах, заботах, мыслях, которые ее гложут, о той ответственности, которая лежит на ней. Дитя мое, поверьте, вы видите лишь оболочку… — Он участливо взял ее за руку. («Может быть, госпожа королева кокса и шерсти, когда-нибудь придется вам за меня слово молвить, а женщины не забывают тех, кто с обожанием гладил их пальчики…»)

Какая же дочь не хочет, чтобы о ее матери говорили хорошо, чтобы убедительно доказали ей, что она заблуждается в своих подозрениях? И Наташа из деликатности не сразу отняла свою руку у Безбородько.

— Не надо, Василий Петрович, — негромко произнесла она.

Какой-то ослепительный разряд бесшумно взорвался в его мозгу. Он разом, до мельчайших подробностей увидел исход из этого ада! Безбородько медленно выпустил Наташину руку, глядя на девушку жарко разгоревшимися глазами: «Бог мой! Мой бог! Какой же я осел! Болван! Тупица! Да вот же он, вот мой домик за морем — отличный двухэтажный домик в Лондоне! Мой чемоданчик с золотишком да ее папаша — это уже кое-что! Ого! Посмотрим, кто еще будет королем! Значит, так: я завоевываю сердце этой девочки. Перебрасываю ее с мамашей в Омск, там в церкви сочетаемся законным браком. Выправляю документ в британском посольстве на сопровождение жены и дочери мистера Турчина в Англию, а далее — адью, господа! Ах, черт! Мамаша!.. — Его глаза недобро сузились. — А впрочем, она сейчас занята лишь собой… Мой будет домик за морем!..»

— Что вы так странно смотрите на меня? — тревожно спросила Наташа.

— Странно?

— Так, вероятно, смотрит, простите, змея на лягушонка.

— Фантазерка вы, Наташа. — Сердце у него колотилось от всех этих мыслей, от смысла жизни, вдруг явившегося ему как знак с неба, но он старался говорить спокойно.

— Да уж, — усмехнулась она.

— А может быть, сейчас подошел бы другой образ?

— Например?

— Как соловей на розу?

— Это пошло, Василий Петрович…

— Да, это не совсем то. А вот теперь будет то: как умирающий от жажды на глоток свежей, чистой воды, который способен вернуть ему жизнь.

— Однако!..

— Ах, Наталья Николаевна, как же мало вы еще понимаете в жизни взрослых. Вы так поглощены своими переживаниями, что сгори я тут на месте перед вами, обратись в пепел, вы бы даже глаз не подняли!

— Да отчего же вам гореть?

Безбородько резко встал:

— Извините, я должен выйти! — и с силой задернул за собой скользящую дверь.

«Что это с ним? — подумала Наташа. — Он действительно взволнован».

«Ну, брат! Теперь не проморгать! Убью!» — пригрозил он себе и от нестерпимого возбуждения хлопнул себя ладонями по бедрам.

— Надежда Александровна! — решительно сказал он вечером, оставшись наедине с мадам Турчиной. — Прошу вас понять меня правильно. — И он легко опустился перед ней на колено. Надежда Александровна вопросительно-иронически подняла одну бровь. — Я официально прошу у вас руки вашей дочери. Я полюбил ее всем сердцем, не мыслю себе без нее жизни и прошу вас дать ваше согласие на наш брак, который, как положено, освятит православная церковь.

— Присядьте, Василий Петрович, а не то кто-либо войдет сюда и подумает бог знает что.

Безбородько сел. Она насмешливо смотрела на него.

— Думали, думали и надумали. Ну, а Наташа согласна?

— Я еще ничего не говорил ей о своих чувствах. Такой разговор нужно начинать не с девушкой, совершенно неопытной в житейских делах.

Надежда Александровна ухмыльнулась:

— Ну а вам-то зачем этот брак, Василий Петрович? Какая вам от этого корысть, грубо говоря?

— О, нет, Надежда Александровна, корысти здесь никакой нет, есть одно только глубокое чувство. А кроме того, сколько же мне вести холостой, неприкаянный образ жизни? Ведь уже четвертый десяток разменял…