Юрий Андреев - Багряная летопись

— Гриша! Гриша! Товарищ, командир! Стой! — услыхал он голос Фролова. — Стой, ты куда?

Далматов чуть придержал копя, яростно и нетерпеливо поглядывая на догонявшего его друга. Запыхавшись, Володя радостно отрапортовал:

— Товарищ командир! По деревне захвачено и взято в плен семьдесят два белых солдата. Мобилизовал две подводы для сбора оружия.

— Где пленные?

— А вон там… Стой, чего это с тобой?..

Далматов ветром понесся к пленным. Они сидели на траве и слушали Еремеича, который что-то говорил им.

— Охрименко есть? — закричал Григории, подскакав к ним. — Я спрашиваю, кто Охрименко, ну? Ты? — Он направил коня на дородного пожилого солдата. Тот испуганно упал на землю, крестясь дрожащей рукой:

— Быстрых, Быстрых мы, это кто хочешь скажет.

— Григорий, ты что? — Еремеич сурово встал перед Далматовым. — Опомнись!

— Опомнись? А ты видел, что они с нашими бойцами сделали? Звезды нарезали, живьем истерзали! О, палачи проклятые! Встать! Всем следовать вперед! Ну!..

Еремеич твердой рукой схватил за уздечку пляшущего Ратмира и, глядя в глаза Григорию, тихо произнес:

— А ты уверен, что палачи — среди этих? А? Всю работу нам сорвать хочешь? Семьдесят солдат от советской власти отпугнуть хочешь, так что ли? — Два взора столкнулись: один горячий, бешеный, другой — холодный, властный, едва ли не презрительный.

— Эх, Еремеич, — промолвил Григорий, — если б ты видел… — Взгляд его понемногу становился осмысленным.

— А ты думаешь, я не видел такого, что тебе и не снилось? — Старый большевик отпустил поводья Ратмира: — Эх, сынок, голову только не надо терять: бывает, потом и не подберешь. — Он повернулся к пленным, громко скомандовал: — К месту злодеяния — шагом арш! — вскочил на коня и вместе с Далматовым погнал всю толпу к дому на околице.

Там на дворе, перед окнами, уже лежали обмытые мертвецы со сложенными на груди посеченными руками. Их вид был страшен. Пленные закрестились, стащили фуражки. Григорий соскочил с коня, подошел к трупам и бережно перевернул их на живот — спекшимся мясом засияли синие, фиолетовые звезды на спинах.

— Что за базар такой? — вдруг раздался начальственный звонкий голос.

К дому подъехал в сопровождении Фурманова и Петра Исаева Чапаев.

Григории встал с колен и, приложив руку к козырьку, отрапортовал:

— Товарищ начдив, отдаем последнюю честь зверски замученным красным героям!

Все расступились, и Чапаев увидал трупы.

Что-то в лице его дрогнуло, глаза сузились, как от боли. Он спрыгнул наземь, сорвал с головы папаху и подошел к мертвым бойцам.

— Товарищи! — пронзительным высоким голосом яростно закричал Чапаев, обращаясь к красноармейцам и крестьянам. — Так поклянемся же над этими павшими героями, которых зверски замучали беляки, бить колчаковцев и всякую погань, чтобы они знали, что вечное сияние красной звезды никто не сможет погасить! Клянемся!

— Клянемся!! — был громовой ответ. Среди пленных прошло шевеление, с ужасом смотрели они на красных бойцов.

Вперед быстро вышел Фурманов:

— Дорогие товарищи! Очень правильно говорил наш командир дивизии товарищ Чапаев, что мы без пощады до полного разгрома будем бить проклятого врага! Будем бить так, чтобы духу не осталось на нашей земле от ненавистных злодеев! Но, товарищи, посмотрите на этих замученных героев: неужели мы когда-нибудь станем такими, как их убийцы? Нет, мы никогда не будем такими, как белогвардейские псы: если уж противник попал к нам в плен, мы сохраним ему жизнь, потому что мы не дикие звери, подобные тем, которые истязали и убили двух наших героических бойцов. Имена палачей мы узнаем! Мы установим также имена людей, которые под страшной пыткой ничего не сказали врагу, и с их именами пойдем вперед, неся смерть пособникам помещиков и капиталистов. И в этой святой борьбе нам помогут также и крестьяне, которых временно обманул наш общий враг — кровавый адмирал Колчак. Правильно я говорю? — обратился он к пленным.

— Верно! Правильно! — раздались оттуда многоголосые возгласы. — Мы давно бы перешли, да случая не было.

Григорий перехватил грустный и упрекающий взгляд Ивана Еремеевича и опустил голову.

— Понял, Далматов? — спросил Чапаев. — Разобраться здесь! — Он вынул маузер, трижды выстрелил в воздух: — Прощайте, герои, мы отомстим за вас! — вскочил на коня, вздыбил его, круто развернул и помчался дальше…

Утром, едва рассвело, эскадрон Говорова в составе кавдивизиона Сурова вытянулся вдоль узкой лесной дороги. Далматов молча ехал впереди своего взвода, не отвечая на вопросы Фролова. Смутно было у него на душе. Неловко чувствовал себя перед Еремеичем, стыдно было перед самим собой: снова потерять самообладание, настолько ослепнуть от ярости, — но больше всего жгли сознание фиолетовые звезды, запекшиеся, с крупинками сверкающей соли в углах. А ведь где-то рядом, совсем неподалеку, живет, дышит и, может быть, смеется этот неведомый пока, но бесконечно ненавидимый палач — сотник. И Григорий невольно хватался за рукоять шашки.