Альфред Теннисон - Королевские идиллии

Из рыцарей и лучший из людей,

Прибывший, чтобы отвезти ее

К Артуру, господину своему.

Пустившись в путь и свиту обогнав,

Они приятно и непринужденно

Беседовали обо всем на свете —

О рыцарских турнирах и охоте,

Любви и развлечениях (был май,

И грех пока что в них не пробудился).

Они скакали по цветущим рощам,

На райский сад похожим, по полям

Душистых гиацинтов, что казались

Упавшими на землю небесами,

И дальше, дальше по холмам и долам…

И каждый день в прелестнейших долинах

В полдневный час пред ними представали

Из шелка королевские шатры —

Их ставили заранее – для краткой

Трапезы или отдыха дневного.

И так они скакали до тех пор,

Пока однажды пред заходом солнца

Дракона не узрели пред собой —

Стяг Пендрагона над шатром Артура,

Сверкающим у тихого ручья.

Ну, а пока Гиньевра, как во сне

Сквозь прошлое безвольно продвигаясь,

Достигла тех минут, когда впервые

Узрела короля, который ехал

Из града ей навстречу, и вздохнула,

Вдруг осознав, что путь ее окончен,

И оглядела с головы до ног

Артура, и тотчас нашла, что он

Высок, бесстрашен, сдержан, горделив

И холоден, не то что Ланселот,

«Мой Ланселот другой!» – пока она

Об этом с грустью размышляла, вновь

Грех совершая мысленно, к воротам

Вооруженный воин подскакал.

Как будто шепот пробежал по кельям,

Затем раздался крик: «Король!» Гиньевра,

Застыв, сидела, вслушиваясь в шум.

Когда же в галерее, что вела

К ее дверям, раздался звон доспехов,

Она с сиденья соскользнула вниз

И пала ниц, по полу распластавшись.

Прикрыв молочно-белыми руками

И облаком волос свое лицо,

Услышала она во тьме кромешной,

Как замерли звенящие шаги

С ней рядом, и настала тишина…

Затем глухой и монотонный голос

Послышался, как будто голос духа,

Произносящий приговор, и все же

То был знакомый голос Короля:

«Не ты ль простерлась здесь, дитя того,

Кого я почитал и кто, на счастье,

До твоего позора опочил [221]?

Как хорошо, что нет у нас ребенка!

Твои созданья – это меч и пламя,

Пожарища, попрание законов,

Изменники-родные и орда

Великая язычников безбожных,

Приплывших к нам по Северному морю,

Которых я, когда сэр Ланселот,

Мне бывший правою рукой, славнейший

Из рыцарей, еще был верен мне,

Повсюду на земле этой Христовой

Разбил в двенадцати великих битвах.

А знаешь ли откуда я сейчас?

Да-да, оттуда, из его владений,

Где вел с ним жесточайшую войну.

И он, не побоявшийся меня

Гораздо худшим образом унизить,

Был, как и прежде, столь учтив, что руку

Не захотел поднять на Короля,

Который сделал рыцарем его.

Но рыцарей там полегло немало,

А более всего – его родни,

Что преданной осталась Ланселоту.

И еще больше тех, кто, позабыв

О долге и о слове, присягнул

Мерзавцу Модреду, когда тот поднял

Мятеж… Со мною горстка лишь осталась.

Из этой-то вот горстки и хочу,

Чтоб защитить тебя в грядущей смуте,

Оставить самых преданных, кто любит

Меня по-прежнему, и для которых

Теперь живу я. Чтобы не упал

И волос с этой низкой головы.

Пока я жив, не бойся ничего.

Но знаю, коль пророк не обманулся,

Что вскоре встречу я свою судьбу.

Ты жизнь мою не тешила настолько,

Чтоб я, Король, желал бы дальше жить.

Да! Ты лишила цели жизнь мою.

Стерпи ж в последний раз, когда тебе,

Ради тебя самой, я укажу

На тяжкий грех, тобою совершенный.

После того, как римляне ушли,

И потеряли силу их законы,

А на дорогах начался грабеж,

То тут, то там стихийно возгоралась

Борьба за попранную справедливость.

Я был единственный из королей,

Кто странствующих рыцарей собрал

И этого, и прочих королевств

Под властию своей и основал

Могучий Орден Круглого Стола —

Блестящее собранье, цвет страны —

Дабы служил он миру образцом

И стал началом новой, светлой эры.

Я каждого подать заставил руку

И клятву дать – чтить Короля как совесть,

А совесть почитать как Короля,

Разить язычников, служить Христу,

Искоренять в стране несправедливость,

Самим не лгать, не слушать клеветы,

Чтить, словно Божье, собственное слово,

Во всем жизнь непорочную вести,

Любить одну лишь деву, быть ей верным,

Во имя девы подвиги свершать,

Покуда ее сердце не ответит,

Ибо воистину не знаю я

Учителя искусней в бренном мире,

Чем девственная страсть к прекрасной деве.